Судьба, или жизнь дается человеку один раз… - [25]

— Яков Ильич, я не смог вас дождаться и уже поел.

— Ну что ты, Вовка, все правильно. А что ты приготовил?

— Геликотес.

Я насторожился.

— Покажи.

На дне полуведерной кастрюли лежали кусочки мелко изрезанного оленьего языка, поверх бульона плавали три едва заметные капельки жира. Представив, что будет через несколько минут с Вовкой, а заодно и с нами, от встречи с голодным грузинским темпераментом, я крикнул: «Игорь, отвлеки начальницу минут на десять». Вовке: Печенку, сковородку и сгущенку». На мое счастье горел костер, на нем подогревался чай. Смоченная в разбавленном молоке, слегка поджаренная печенка молодого оленя через пятнадцать минут, благоухая ароматом свежей дичи и жареного лука, стояла на столе. Спустя минуту мы хохотали, давясь не столько горячей печенкой, сколько от смеха об услышанном «геликотесе».

Вовка где–то слышал, что язык оленя относится к деликатесам, и решил, что если и радовать нас ужином, то по–настоящему. Заморив червячка и нахохотавшись от воспоминаний об аналогичных курьезах, мы решили отметить это дело как следует, и всей компанией дружно принялись за изготовление чахохбили. На следующий день к нам на базу пришел бригадир оленеводческой бригады Айван. Мы были дружны со всеми ближайшими стойбищами, они нам иногда подкидывали мясо — мы им муку и чай. Поделились новостями, попили чаю. Айван стал жаловаться, что наступила грибная пора, олени очень любят грибы и начинают убегать из стада, их очень трудно собрать, когда они переплывают на другой берег, так как у пастухов нет лодки. Мы заверили его, что он может иногда воспользоваться нашей лодкой, если она не занята в маршруте. Поблагодарив, он подошел к вчерашнему добытому мясу, которое еще не разделанным подвяливалось на вешалах: «Однако, не мой олень — Гришкин», — и поковылял к своему стаду. Мы потеряли дар речи. Олень был действительно убит вблизи Гришкиного стада.

Мы были молоды, здоровы, задорны, в меру игривы, никакой маршрут не мог нас сильно утомить. В этот сезон у нас была лишь одна почти экстремальная ситуация. Внезапно налетевший шторм поднял сильную волну, и наши палатки стало смывать, нам пришлось под проливным дождем и морскими брызгами срочно эвакуироваться почти по отвесным скалам на добрую сотню метров. Тамара поскользнулась, сорвалась и чуть не улетела вниз — спас зацепившийся за скальный выступ рюкзак. С помощью двух веревок мы вытащили ее наверх, совершенно не поврежденную и удивительно спокойную, вероятно, сказалось ее детское воспитание, ведь она была настоящая горянка.

Все лето стояла прекрасная погода. На удивление почти не было комаров. Мы даже иногда загорали. Черный тюль, который должен был использоваться для накомарников, нашел другое очень достойное применение. Мы стояли лагерем рядом с большой наледью. Наши симпатичные девушки с не менее симпатичными фигурами, накрывшись тюлем, прохаживались по наледи как по подиуму, демонстрируя набор своих купальников. Мы со своими «Зенитами» и «ФЭДами», были такие фотоаппараты, изображали прессу. Конец сезона совпал с ходом на нерест лососей — икра ложками, паштет из печени, уха — только из голов. В завершение всего мы в ожидании самолета в Магадан пять суток отдыхали в Беринговском, попивая шампанское, закусывая прекрасной вяленой красной рыбой. Когда мы загорелые и упитанные появились в Управлении, то часто слышали: «Вы на Чукотке были или на курорте?». Нужно честно признаться, что пребывание в Беринговском оставило нас почти без зарплаты. «Отдыхали» мы на отрядные деньги, а рассчитываться пришлось своими, кровно заработанными.

Сезон был очень хорошим, ярким. Я впервые самостоятельно собрал коллекцию кораллов, которые начал изучать. Вскоре после возвращения меня перевели на должность младшего техника–геолога. Я стал учиться заочно на геолого–разведочном факультете Всесоюзного политехнического института. Началась моя действительно геологическая жизнь.

* * *

В один из сезонов у меня в голове, наряду с другими мелодиями бардов, чаще всего крутилась песня Городницкого про то, как женам надоели расставанья… другие мужчины уводят их туда, где суета. «А я иду ничуть не утомленный, брезентом от случайностей прикрыт». В той ситуации главным было не то, что женам надоело, и что их уводят, а та независимость и свобода, с которой меня манил «огонь болот зеленый», а путь мне был всегда открыт. Вскоре после возвращения я понял, что эти фразы застревали в моем мозгу не спроста. В один из вечеров Татьяны очень долго не было, около полуночи я решил пойти к ее подруге Грете Иогановне, чтобы проводить в ночи жену домой. По словам Татьяны, они частенько засиживались по вечерам. Открывшая дверь хозяйка, сильно смутившись, не могла скрыть от меня своего волнения. На мой телефонный звонок она была готова ответить, что Татьяна у нее и скоро придет. На мой приход тут явно не рассчитывали. Я понял, что жены в этой квартире нет, извинился и ушел. Татьяна пришла ближе к часу ночи.

— Не страшно по ночам ходить?

— Да что тут бояться, две улицы перейти, — ответила она, имея в виду, что она шла от подруги. Мы улеглись в постель.