Судьба драконов в послевоенной галактике - [8]

Я не услышал, не почувствовал, что машина тронулась, только ровное, едва слышное гудение говорило мне о том, что мы едем.

В пальто мне было душно. Пот заливал лицо. Я задыхался. Меня стиснули так, что мне показалось: сейчас у меня будут переломаны ребра. Меня разминали рядом стоящие тела… Я посмотрел вверх и увидел, что лампочка загорелась ярче и что это вовсе не лампочка, а выпуклый, округлый глаз дракона.

– А ведь меня могут здесь просто раздавить, просто, – внезапно понял я; меня и врямь сжали еще сильнее, я закусил нижнюю губу и еле слышно простонал.

…

Гудение прекратилось.

Ворота кузова медленно растворились.

– Джек Никольс, – крикнули из темноты, – Джек Никольс.

– Я, – крикнул я тонким срывающимся голосом, – я здесь, я…

Мне было все равно, кто выкрикал мое имя, мне хотелось вырваться отсюда – куда угодно, только прочь отсюда.

Меня отпустили.

– На выход, – я узнал голос Сидорова.

– Пошел, – Берды пятерней схватил меня за лицо и резко запрокинул мне голову, – пошел отсюда, золотой петушок… Брысь.

Кто-то дал мне пинка.

Сопровождаемый плевками и тычками, я вывалился из кузова. Ворота за мной так же медленно, как и прежде, затворились.

Я тяжело дышал, старался одернуть пальто, застегнуться.

Я увидел простирающееся, насколько хватало глаз, поле, поросшее мелким, вздрогнувшим каким-то кустарником, а вдали мерцающие, будто жалобно, тихо звенящие огни города.

Передо мной стояли Сидоров, Захаров и моя мама.

За их спинами высилась громада второй машины.

Мама курила.

Захаров старательно пучил глаза.

Сидоров так же старательно ему втолковывал:

– Захаров, ты со своей простотой мне уже, извините, коллега Рахиль, остоп..л. Осто…

– Достаточно, – сказала мама, – коллега Сидоров: и я, и коллега Захаров знаем всю парадигму этого образа.

– Ты, – продолжал Сидоров, – видно, забыл, что я тоже в "отпетых" был, только не три месяца, как некоторые, а десять лет отпахал, а ты меня, нас, извините, коллега Рахиль, обмануть хотел? Ну ты, сынуля, теперь у меня отпашешь. Тебе эти три месяца в "отпетых" курортом покажутся. Через день на ремень. Марш, скотина безрогая… Отомстить он решил, мститель… Марш.

Захаров, все так же пуча глаза, сделал армейский уставной поворот и, печатая шаг, взбивая пыль, направился ко второй машине.

Меня знобило. Я стал застегивать пальто.

– Он в кабине поместится? – спросила мама.

– Поместится, – буркнул Сидоров, – вали… вперед.

Вжав голову в плечи, силясь унять дрожь, я пошел к кабине. Я забрался в просторное, уютное, точно квартира, со стеклом во всю стену, помещение кабины. Я опустился на сидение рядом с шофером. Стало жарко, душно… Я опустил голову в подставленные ладони, вцепился в волосы.

Вскоре в кабину забрались Сидоров и мама.

Я закрыл глаза.

Я услышал биение крови в висках.

Голова делалась широкой, казалось, будто кровь, бьющаяся под кожей, готова разорвать кожу, хлынуть наружу. Весь мир был заполнен, забит биением этой подкожной крови.

Мир был красен и делал мне больно.

Мир был тесен и извне стискивал мне ребра, а изнутри рвался кровью.

Издалека доносились голоса мамы и Сидорова.

– Да, я уж там до утра. Куда на поверхность, если драконовым ходом, то к магистрали, а там на 63-м – очень удобно, до самой моей лаборатории.

– Как вы догадались, что он к драконову ходу рванет?

– О господи, Сидоров, да трудно было не догадаться – куда же ему еще-то? Не по обычному же маршруту?

Я открыл глаза.

Я глядел на дорогу, льющуюся под колеса автомобиля.

Дорога была гола – или ее раздевал свет фар?

Машина остановилась. Шофер поглядел на Сидорова.

– Начальник, – спросил шофер, – сам пойдешь?

Сидоров пожевал губами, скосил глаза на маму.

– Да, – наконец выговорил он, – пожалуй, надо самому.

– Сходите, конечно, – безмятежно предложила мама, – и заодно, – она нагнулась, чтобы порыться в сумке ("Ага, – безучастно подумал я, – значит, мама взяла рабочую сумку, значит, до вечера будет в лаборатории…Так она же о том и говорила Сидорову… Да, конечно… Постой, царевич, наконец… Постой… постой, маму надо слушаться, маму…") и извлекла трепаную книжечку вместе с новеньким хрустящим пропуском, – наши пропуска – его и мой, если возникнут сложности… Все же "Старая пещера", драконов ход…

Сидоров вздохнул:

– Давайте пропуска.

Он отомкнул дверь, спрыгнул в зябкую темноту ночи, где чуть вздрагивали попавшие в полосу света ветки убогих кустов, и пошел к будочке деревенского, едва ли не сортирного вида, скупо освещенной древним фонарем в железной решетке на деревянном столбе.

Сидоров постучал в дверь будки.

Я смотрел прямо перед собой, туда, где Сидоров втолковывал что-то солдатику, появившемуся на крыльце будки, показывал на машины, тыкал пальцем в наручные часы, в землю, потом развернул какую-то бумагу, потом достал наши пропуска (так, значит, мама сделала мне пропуск в подземные переходы? Об этом, кажется, и отец не знал)…

Я видел, что за будкой дорога начинала подниматься вверх. За будкой круглился небольшой пологий холмик.

Наконец Сидоров вернулся к машине, кинул маме на колени два пропуска, ее и мой, легко взобрался в кабину, затворил-задвинул за собой дверь и, повернувшись к шоферу, сказал: