Судьба драконов в послевоенной галактике - [65]

– Съедим, – объяснил я. сообразив в чем дело.

– О, – обрадованно закивал жрец. – Это – понимайт, это – знайт…

***

Ночь кончалась, когда жрец привел нас к пещере. Вернее, то была не пещера, а некое углубление в горе, этакая вертикальная яма.

Мы увидели в уже сереющем свете начинающегося утра стол и стул, сидящего на стуле Тихона, нога на ногу, одетого во френч, в великолепных офицерских брюках – ни дать ни взять начальник школ, и даже стек в руке.

Перед расфранченным Тихоном стояли девушки.

Тихон махнул стеком и гортанно выкрикнул что-то. Одна из девушек подошла к столу. Она стояла перед Тихоном руки по швам – и в одном этом стоянии голой девушки перед расфранченным, разодетым Тихоном было столько всего, что мне уже захотелось шарахнуть по этому гаду…

Тихон откинулся на стуле:

– Хороша, канашка, – выговорил он, и я понял его.

Я отвернулся.

Валентин Аскерханович шепнул:

– Это – зря. По инструкции полагается смотреть, если ты – настоящий "отпетый".

Я поднял голову.

Зеленая пупырчатая тварь громоздилась над девушкой.

Спина твари будто бы состояла из множества шевелящихся, сплетающихся и расплетающихся червей.

– Я тебе не нравлюсь, красавица? – услышал я издевательское, – а вот так, вот – эдак?

И Тихон повернулся к ней "спиной".

Я увидел омерзительное, белое, склизкое брюхо, вздрагивающее горло жабы.

– Я, – говорил Тихон не для девушки, для себя, – двуликий Янус… Вижу, чувствую, ем, убиваю обеими сторонами тела…

– (бормот, сказал Мишель внятно, но тихо, – (бормот – самый, блин, настоящий… Одноглазый! Иди, выведи парня… Воон, к тому кусточку и оттуда кликни, кликни его погромче, чтобы пошел на тебя… Валя, бей из "тога", нужно тело привезти.

Валя вытащил небольшой черный, похожий на пистолет "тог".

Я подбежал к указанному Мишелем месту.

Тихон резко повернулся в мою сторону "червяками". "Ага, – сообразил я, – не очень-то ты двуликий."

– Тихон, Тиша, – громко позвал я, – иди! Надо поговорить.

Тихон зашипел почти по-змеиному, впрочем, в этом шипении я будто различил неистовую, клокочущую ругань, и пошел на меня, чуть набычившись, чуть принагнувшись.

И странным был этот его ход, его движение. Мне показалось, что тварь вышагивала ко мне едва ли не обреченно, едва ли не подневольно…

Так Нахтигаль, давясь и корчась от боли, пожирал свои жертвы.

Нечто сильнее Тихона, сильнее его ума, его осторожности, инстинкта самосохранения (как-никак, опытнейший "отпетый"!) гнало его на меня.

Впрочем, возможно, мне это и казалось

Валентин Аскерханович выстрелил, когда оставалось совсем недалеко, когда я уже чувствовал дыхание твари, которая когда-то была Тихоном.

Тихон рухнул у самых моих ног.

– Его пример – другим наука, – услышал я голос Мишеля, – ишь чего удумал! На вольном воздухе попрыгать… Ах ты…

Мишель не успел договорить. Я смотрел на валяющегося на траве чужой планеты Тихона, Тихона, ставшего тварью. Я увидел его лицо. Именно лицо, а не морду, не харю, не рожу. И это было особенно страшно – человеческое, искаженное неизбывной нечеловеческой мукой лицо у рептилии, у жуткой гигантской твари. "Э, – подумал я невольно, – да ты больше нуждался в лечении, чем в наказании".

Вввизг, вернее – взвизг, как хлыстовый удар.

Первой рванулась к убитому Тихону девушка, стоявшая перед ним навытяжку.

По дороге она опрокинула столик, а стул отлетел в заросли так, что можно было подумать: это он сам отпрыгнул.

Девушка ногой врезала Тихону в отвратительное, когда-то шевелящееся множеством червей брюхо.

Следом за первой кинулись и другие.

Жрец крикнул что-то, явно предостерегающее, но остервеневшие женщины с вполне понятной и все равно страшной радостью не слышали никого и ничего. Ввввизг.

– Мишель, – услышал я вопль Валентина Аскерхановича, – да ты что? Чувих сейчас только огнеметами! Только!..

– Блин, – орал в свою очередь Мишель, – Валька, пусти! Чем я отчитываться буду: на мне два трупа!.. Пусти… Если обормота растопчут, растащат, чем я отчитываться буду? Раз в жизни такая удача бывает – живого (бормота подстрелить и в целости трупешник доставить. Пустии! Они же мне ни ласты, ни плавника от (бормота не оставят…

Я оглянулся.

Мишель всерьез рвался в свалку, кишевшую недалече от меня.

Я крикнул Мишелю:

– Погодь! Все уладим без огня и дыма!

Я поискал глазами жреца.

Жрец сидел на земле, поджав ноги, выпростав руки, развернув ладони встречь восходящему солнцу.

Казалось, он не слышит воплей девушек, разрывающих на части тело их недавнего мучителя, не видит Мишеля, скидывающего огнемет с плеча, чтобы садить огнем в толпу обезумевших от счастья освобождения и мести людей.

Я подошел к жрецу, нагнулся, тронул его смуглую узкую руку.

Жрец вопросительно поглядел на меня.

– Мы, – я поколотил себя в грудь, – их, – я указал на резвящихся девушек, – съедим – ам-ам, – для наглядности я поклацал зубами, – если ты, – я ткнул в жреца пальцем, – их, – тот же маневр, – не разгонишь, – я разгреб руками воздух, – понял? Нам… нужен… труп… целый…Ясно?

Жрец кивнул, легко поднялся и, вытянув руки, выкрикнул, выхрипнул нечто повелительное, грозное, во всяком случае не предвещающее ничего хорошего.

Девушки, забрызганные зеленоватой слизью, тяжело дышащие, как-то удивленно, будто в первый раз взглядывающие друг на друга, расходились нехотя, медленно, через силу.