Судьба драконов в послевоенной галактике - [51]

Шрифт
Интервал

– Братья, – громко провозгласил Пауль и отвалил от стены здоровенный камень, – вот моя норка-каморка.

За камнем оказалась аккуратная учрежденческая дверь, обитая дерматином. Пауль щелкнул ключом, растворил дверь, и я увидел сухое выметенное помещеньице с топчаном и полочками на стене. Из помещения потянуло теплом, уютом, покоем, и я остро позавидовал Паулю. Я понял, что сейчас он завалится на топчан, закроет дверь и…

– Иди, иди, – беззлобно сказал Валентин Аскерханович, – дрыхни…

– Звоните 01, – весело закончил Пауль, – вызывайте "скорую", – и продекламировал:

– Сладко, когда на просторах морских разыграются ветры,

С твердой земли наблюдать за бедою, постигшей другого,

Не потому, что для нас будут чьи-либо муки приятны,

Но потому, что себя вне опасности чувствовать сладко.

– Закрой дверь, – уже несколько раздраженно посоветовал Валентин Аскерханович.

Пауль моментально скрылся в помещении.

– Ббте, – сказал Валентин Аскерханович, – ты к стенке не жмись, со стенки всякая дрянь отлипает и падает. Ты иди по центру. По центру вроде страшнее, а на самом деле безопаснее. Иди, иди.

Я безропотно пошел вглубь пещеры.

Никогда мне не было так страшно. Я был измочален, устал, и я боялся, что не успею нажать на спусковой крючок, промажу.

Первый вынырнувший, выползший в круг света от моей лампы белесоватый гигантский червяк с опасно причмокивающими розовыми присосками на извивающемся, клубящемся теле, возвратил мне способность действовать. Я разрезал его так же быстро и равнодушно, как разрезает лопатой гусеницу огородник. Я шел как во сне и нажимал спусковой крючок огнемета, едва лишь свет лампы выхватывал нечто ворочающееся, выползающее, извивающееся. Пару раз я выкликал по ящичку, висевшему на груди рядом с лампой, Мишеля.

– Ага, – говорил Мишель, – ходи, ходи… Далеко не забредай… Тут, поблизости.

Порой я выходил на кого-нибудь из наших. Набрел на Федю, деловито ножиком открамсывающего ор разрезанного "червяка" куски и отправляющего их в рот.

– У, – сказал Федя, – "младенец"? Хошь попробовать? Ты чего? "Кровь дракона" лакаешь, а почти сваренным, спеченным червячком брезгуешь? Эт ты зря, – Федя почмокал языком и добавил: – Такой ростбиф окровавленный получается – мое почтение!

Я помнил рассказы Натальи о тех, кто жрет "поверженных врагов". "Вкусно, но опасно", – предупреждала меня Наталья. Я пошел прочь от Феди.

Иногда мне казалось, что клубящиеся существа, которых я рассекал огнем, не живут сами по себе, а вырастают из пещеры, наподобие оживших сталактитов или движущихся хищных растений.

Глаза у меня заболели от непрерывного вглядывания в неярко освещенную лампой местность, потому я обрадовался, когда увидел свет. Я помнил, как Мишель предупреждал нас: "В освещенные пещеры не суйтесь. Что вы там не видели?" – "У, – засмеялся тогда Пауль, – как раз многое они там не видели. И если увидят, то многое запомнят, если, конечно, смогут выбраться…"

Мне было все равно. Светящаяся пещера – это не то, что человек, жующий сварившуюся плоть агонизирующей рептилии. Светящиеся пещеры – это опасно, но красиво. И Наталья мне ничего о них не говорила. Наталье я больше доверял, чем Мишелю.

Я поправил лампу, покрепче сжал огнемет и пошел на свет. "Червяков" становилось все меньше и меньше, а когда засияли мягким светом острые режущие купы прозрачных сталактитов, "червяки" и вовсе исчезли. Здесь было сухо, остро и светло. Я потушил лампу и вошел в пещеру. Ее крастота резала глаз. "Тише, – сказал я сам себе, – тише, Джекки, держи душу за копыта. Вспомни русалок".

Я вовремя предостерег себя. За купами каменных светящихся цветов мелькнула узкая зеленая линия, ожившая тугая стрела. Я еле успел навести огнемет и нажать спусковой крючок.

"Стрекозел" лопнул, разорванный струей пламени, и его коричнавая спекшаяся кровь забрызгала светящиеся прозрачные острые камни, за которыми хоронился он, вжатый в крошечную расселинку, вылетающий, расправляющий все свое тугое умное тело, едва лишь…

Я нажал на кнопку черного ящичка.

– Бриганд Мишель, – отрапортовал я, – я в светящейся. Разорвал "стрекозла".

Я думал, что в ответ польются ругательства или, наоборот, поздравления с несомненным успехом.

Ответом было молчание и потрескивание ящичка. Наконец оттуда донеслось:

– Козлодрач. Ну, иди уже, если зашел. Я к тебе сейчас кого-нибудь пошлю… Пародист.

Я шел не торопясь. Я старался не останавливаться, старался вглядываться в каждый камень, каждый выступ.

Здесь почти не было монстров и рептилий, и я замер, увидев зеленую бесформенную, ровно дышащую кучу.

"Уходи, – сказал я себе, – уходи прочь, не гляди".

Но, как во сне, ноги сделались ватными, и я глядел, не отрываясь, не двигаясь с места, на мерно дышащее кучеобразное существо.

Я вызвал Мишеля.

– Бриганд Мишель, – сказал я, – "квашня".

В этот момент верхушка кучи зашевелилась, дрогнула, и я разглядел некое подобие сомкнутых ресниц, рта… вдавленного носа.

– Уходи, – тихо посоветовал Мишель, – поворачивайся и уходи… Может, успеешь.

И тогда я увидел распахнутый глаз "квашни". Глаз был насмешлив. И мне захотелось, чтобы меня ударил Мишель, чтобы меня оскорбил и унизил Пауль, только бы не видеть этот насмешливый победительный взгляд "другого".


Еще от автора Никита Львович Елисеев
Блокадные после

Многим очевидцам Ленинград, переживший блокадную смертную пору, казался другим, новым городом, перенесшим критические изменения, и эти изменения нуждались в изображении и в осмыслении современников. В то время как самому блокадному периоду сейчас уделяется значительное внимание исследователей, не так много говорится о городе в момент, когда стало понятно, что блокада пережита и Ленинграду предстоит период после блокады, период восстановления и осознания произошедшего, период продолжительного прощания с теми, кто не пережил катастрофу.


Против правил

В сборнике эссе известного петербургского критика – литературоведческие и киноведческие эссе за последние 20 лет. Своеобразная хроника культурной жизни России и Петербурга, соединённая с остроумными экскурсами в область истории. Наблюдательность, парадоксальность, ироничность – фирменный знак критика. Набоков и Хичкок, Радек, Пастернак и не только они – герои его наблюдений.


Борис Слуцкий и Илья Эренбург

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Отстрел гномов

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Мардук

«Танки остановились у окраин. Мардук не разрешил рушить стальными гусеницами руины, чуть припорошенные снегом, и чудом сохранившиеся деревянные домики, из труб которых, будто в насмешку, курился идиллически-деревенский дымок. Танки, оружие древних, остановились у окраин. Солдаты в черных комбинезонах, в шлемофонах входили в сдавшийся город».


По теченью и против теченья…

Книга посвящена одному из самых парадоксальных поэтов России XX века — Борису Слуцкому. Он старался писать для просвещенных масс и просвещенной власти. В результате оказался в числе тех немногих, кому удалось обновить русский поэтический язык. Казавшийся суровым и всезнающим, Слуцкий был поэтом жалости и сочувствия. «Гипс на рану» — так называл его этику и эстетику Давид Самойлов. Солдат Великой Отечественной; литератор, в 1940–1950-х «широко известный в узких кругах», он стал первым певцом «оттепели». Его стихи пережили второе рождение в пору «перестройки» и до сих пор сохраняют свою свежесть и силу.


Рекомендуем почитать
Квартальный Поручик

Сильные одарённые не живут как им хочется — они служат государству. Свои кланы охраняют Империю от чужих кланов, а одиночки работают в МВД, ФСБ, или той же Прокуратуре. И Квартальный Поручик один из таких одиночек.


Яблоневый цвет

Одержимые местью, люди заходят в самые опасные места, вот и маленькую ведьму Агнешку завели поиски оружия против богини в проклятый лес, где обитают древние владыки, преданные забвению. История Поганой Пущи неразрывно связана с судьбой одной ворожеи, дочери названной самого Лешего, стражницы Беса. Продолжит ли стезю ворожеи Агнешка, или ей уготовлена другая участь — решать отнюдь не ведьме.


Зов

Худой, невзрачный отец и маленькая дочь. Их связывали не только узы родства, но и общая тайна…


Война Бог-Камня

После битвы с Мордэкая с Сияющим Богом Сэлиором прошло семь лет, и за это время его контроль над своими способностями безмерно возрос. Он наконец нашёл применение «Бог-Камню», но боги хотят отомстить, и желают уничтожить всё, что он создал. Тайны прошлого грозят будущему его королевства, его семьи, и, возможно, даже самого человечества, если только Мордэкай не сможет выяснить, что означает «Рок Иллэниэла». Насколько далеко зайдёт отчаявшийся волшебник, чтобы спасти своих детей… или его усилия лишь обрекут их всех?16+.



По стопам пустоты

Джан Хун продолжает свое возвышение в Новом мире. Он узнает новые подробности об основателе Секты Забытой Пустоты и пожимает горькие плоды своих действий.