Судьба драконов в послевоенной галактике - [27]

Я согласно кивнул.

– Будешь? – сержант указал на бутылку и стаканы.

– Никак нет, – я поднялся, – коллега сержант, я вообще не пью, мне делается от этого… нехорошо…

Сержант поставил бутылку и стаканы в сейф.

– Гордость, – сказал он, – это хорошо.

Сержант взял мой диплом, встряхнул его:

– Ты что, держишь на меня сердце?

– Как и вы, – ответил я.

Сержант усмехнулся:

– Ну, ну. Ух ты, – кажется, он был искренно поражен, – семь штук! Да ты же – чемпион! рекордсмен!

Я молчал.

Сержант вынул из сейфа пачку фотографий, протянул мне:

– Полюбуйся.

– Что это? – спросил я.

Сначала я не увидел, не понял, что передо мной изображение живого существа, а когда увидел и понял, то не удивился, отчего сержант не отвечает на мой вопрос.

Огромная звериная лысая голова апатично смотрела на меня со всех этих открыток. Голова напоминала обломок скалы, на котором появились глаза, тонкие губы, раздутые ноздри.

– Похож? – сержант развалился на стуле.

– Спасибо, – я положил фотографии на стол, – честно говоря, я его представлял себе другим.

Сержант нагнулся над столом, легко прихватил фотографии.

– Не… Он на Мурзика похож, которого ты…

Я вспомнил лысоголового Мурзика и согласился:

– Да. Похож…

– Джекки, – сержант сцепил руки замком, выставил их перед собой. – Скоро пойдете все по гарнизонам… Я не хочу, чтобы ты держал на меня сердце. Всякое было…

Я сказал:

– Если вы думаете, что я злюсь на вас за паучью пещеру, то вы ошибаетесь. Я вам даже благодарен. Это был чудесный тренажер.

– Врагу своему не пожелаю такого тренажера, – раздельно и четко проговорил сержант.

Он все так же глядел на меня через плечо, и я довольно скоро сообразил, что раз так, то я, выходит, не враг его.

…Бывают мысли… бывают отношения между людьми, когда эти мысли становятся понятны одновременно двоим.

Это – нехорошие мгновения.

Сержант подошел ко мне, уселся на стул, так что его сапоги касались моих колен, и спокойно выговорил:

– Ты – не враг. Ты – "вонючий". Враги – дракон здесь, драконы на других планетах, а ты – "вонючий", – он ткнул в меня пальцем, и лицо его исказила брезгливая гримаса.

– У тебя же на лбу написано: "вонючий"! Вот гляди, гляди, – он сунул мне фотографию головы дракона, – видишь? видишь?

Я старался сидеть прямо. Кровь отливала у меня от щек.

"Может, встать по стойке "смирно"? – подумал я и тут же усомнился. – Да нет. Не стоит. Решит, что издеваюсь".

– Знаешь, как получаются "вонючие"? – сержант нагнулся ко мне, прихватил меня за гимнастерку. – Знаешь? "Вонючий" всегда из идейных или из "борзых", из наглых. Я, мол, самый, самый – и сигнал координатору… – сержант говорил горячо, наклонялся, приближал свое лицо к моему ближе и ближе. Я слышал запах у него изо рта – и запах этот был неприятен. -

…Потом, – рассказывал сержант, – героя снаряжают и он топает в пещеру… В Сверхпещеру. Там холодно и зябко. Обратно героя выволакивают уже с полными штанами дерьма. Это, между прочим, мудро устроено. Раненый, даже избитый, искалеченный человек может быть героем. Человек обгаженный, обделавшийся – какой же герой? Он – "вонючий", от него смердит за километр. Какова обида? – сержант засмеялся, вскочил со стула. – Может, поэтому "вонючие" и не говорят? Мы-мыкают, экают. Ничего не соображают. Звери, хуже зверей… Только что, совсем недавно был он лучшим из "отпетых", добился такой чести – угробить "чудище обло, озорно…", координатор согласен, чудище не прочь – и вдруг из "первых", из героев – в самые распоследние, в клинические трусы с ослабевшей прямой кишкой.

– Благодарю, – тихо выговорил я, – благодарю за совет и за науку.

– Не за что, – сержант хлопнулся на стул, – не за что. Я тебя почему просвещаю, – сержант положил руки на стол, сжал кулаки, – чтобы ты знал, какая участь тебя ждет. Я здесь уже давно, много карантинов готовил…

– Вы, – вежливо спросил я, – следите за всеми своими выпусками, коллега сержант?

Сержант поглядел на меня, ничего не ответил. Мы молчали.

Сержант барабанил по столу, насвистывал, наконец он сказал:

– Так вот, у меня было шесть, как ты изволил выразиться, выпусков – немало. Двух "вонючих" я помню.

– Что, – спросил я, – похож?

– Очень, – сержант заулыбался, – очень. Вам будут фильмы показывать про то, как делаются "вонючими", а ты, Джекки, запомни, что я тебе сказал.

– Запомню, – кивнул я. – Меня об этом и русалколовы предупреждали.

– Во, – сержант ткнул пальцем в потолок, – во как! И там знающие люди… – сержант внимательно поглядел на меня, потом сказал: – Иди… Не хочешь пить – дружить с сержантом – иди… топай… Огнемет почисти. Сегодня к прыгунам идем.

Я повернулся, чтобы идти.

– Стой, – лениво окликнул меня сержант.

Я остановился, повернулся к сержанту, недоумевая: вроде поворот был выполнен правильно.

Я дернулся невольно, но успел подавить вскрик ужаса или омерзения: за канцелярским столом, наклонившись вперед, хищно, словно перед броском, сидел – корявые когтистые лапы в стол, раздвоенное жало часто-часто вымелькивает из пасти – прыгун.

– Коллега сержант, – вежливо спросил я, – чем могу? В чем провинность?

Прыгун осклабился, потом встряхнулся всем телом, словно сбрасывая с себя сон, наваждение – и передо мной вновь сидел сержант Джонни собственной персоной. "Померещилось", – решил я.