Судьба адмирала Колчака. 1917-1920 - [49]

Ситуация на фронтах быстро ухудшалась, и несколько дней спустя было решено, что англо-русский полк (прошедший менее чем двухмесячную подготовку и еще не получивший оружия) необходимо перевести из Екатеринбурга в Омск. «Невозможно не усомниться в мудрости политиков, заставляющих нас обращаться в бегство, как только враг появляется в 200 километрах от нас». Затем планы изменились. Солдаты получили винтовки и после короткой стрелковой подготовки отправились на фронт под командованием русских офицеров, так как наконец-то стало ясно, что без знания русского языка британцы не смогут контролировать в бою необстрелянные войска.

Последнее упоминание об англо-русском полке появляется в связи с тем, что двести человек из других соединений, по здоровью непригодных к строевой службе, главным образом из-за самострелов, были размещены в их казармах, «и за границей царило подавленное настроение». 7 июля парад, на котором британцы официально передали командование русским офицерам, начался на одиннадцать часов позже назначенного времени.[36]

Если – хотя это кажется невероятным – кто-то еще надеялся, что ощущение надвигающего кризиса встряхнет и возродит омский режим, то его ждало разочарование.

В армии – развал; в штабе – невежество и некомпетентность; в правительстве – моральное разложение, разногласия и интриги честолюбивых эгоистов; в стране – мятежи и анархия; в общественной жизни – паника, эгоизм, коррупция и повсеместная подлость. Барон Будберг, поставивший такой диагноз, был военным министром и судил не по чужим, несправедливо резким отзывам, а по собственному опыту. Сам Колчак в письмах жене писал, что многие из белых не лучше большевиков. Поскольку он считал большевиков дьяволами во плоти, резче выразиться он не смог бы. Еще он говорил, что у окружающих нет ни чести, ни совести, ни чувства долга – ничего, кроме апатии, безразличия, казнокрадства и погони за легкими деньгами.

В то время как белые армии отступали во все большем беспорядке, Колчак и его советники прибегли к ряду уловок. Одними они рассчитывали ослабить давление на фронт, другими – поднять боевой дух и укрепить пошатнувшуюся по всей Сибири волю к сопротивлению.

В июне, несмотря на то что верховный правитель с тупым постоянством отвергал просьбы Финляндии и стран Балтии о предоставлении независимости, Юденичу, белогвардейскому командующему на Балтийском театре военных действий, и Маннергейму, национальному лидеру финнов, были посланы срочные призывы перейти в совместное наступление на Петроград. Однако, хотя на одном из этапов кавалерийские патрули достигли окраин бывшей столицы, упорные защитники города, вдохновляемые Троцким, не дрогнули и отразили атаку, в которой для устрашения использовались британские танки. Затем генерал Дитерихс, глубоко религиозный человек (стены его личного вагона были вплотную увешаны иконами), предложил превратить борьбу с большевиками в священную войну, в которой аллах, как заверили башкир и другие мусульманские меньшинства, заинтересован не меньше христианского бога. И из этого ничего не вышло.

Русские с неискренним пылом заигрывали с прибывшей в Омск в июле японской миссией, однако надежды на открытую военную поддержку не оправдались. Поговаривали о возможном альянсе с Германией. Чтобы сделать режим более популярным, был проведен ряд административных реформ, безупречно демократических по своему характеру. «Я думаю, что эти меры очень сильно опоздали», – прокомментировал британский верховный комиссар и был прав.

В июле телеграммы из Лондона расписывали вдохновленный Черчиллем план, по которому чехи должны были с боями пробиться в Архангельск и оттуда морем отправиться домой. В Уайтхолле рассчитали, что, если чехи энергично возьмутся за дело, у них хотя бы есть шанс добраться до Ледовитого океана прежде, чем его воды замерзнут. Казалось, что даже крохотность этого шанса поможет чехам не застрять в Архангельске из-за зимы и большевиков и послужит для них стимулом. Но эта непрактичная схема не заинтересовала чехов и была быстро забыта.

Белое дело в Сибири было обречено на провал, а ведь чуть более года прошло после челябинского инцидента, являвшегося точкой отсчета всего процесса. Единственной надеждой на спасение – или скорее на продление агонии еще на одну зиму – были решительные действия свежих войск в тылах. Передовые части Красной армии, слабые и растянутые, сильно зависели от железных дорог. Если бы отступающие белые армии, усталые, деморализованные, не имевшие в военном отношении никакой ценности, отводились в резерв, а дорогу наступавшим красным преграждали бы маленькие отряды с талантливыми и напористыми командирами, триумфальное продвижение Красной армии можно было бы остановить и даже временно обратить ее в бегство.

Попытки подобного рода предпринимались. Однако нерасторопность Ставки и заторы на железных дорогах в любом случае ставили их успех под угрозу. Довершала дело ненадежность обычно применявшихся «ударных частей». В белых армиях вошло в моду формирование отрядов диверсионного типа и присваивание им знаков различия в виде черепов и прочего, уместных для самых жестоких и одержимых вояк. Однако эта характерная атрибутика, без сомнения поднимавшая боевой дух солдат в дни побед, приводила к обратным результатом, когда одолевала другая сторона, ибо, если такой солдат попадал в плен, его знаки отличия и особое снаряжение выдавали в нем особенно яростного врага советской власти, и обращались с ним с особой жестокостью. Самым надежным способом избежать такой судьбы было дезертирство и побеги, и отборные части этим не брезговали. Одну из таких частей называли бессмертным полком. «Если этот полк, – размышлял один военный корреспондент, – без потерь выйдя из боя, не обрел бессмертие, это не вина офицеров и солдат, они сделали для этого все в пределах человеческих сил».