Стужа - [35]

Кнута Гестовы насмешки сердили, да и бревен у него не было, и как знать, придется ли по нраву ярлу и его непредсказуемым приспешникам достроенная церковь, вон как они помыкают Асгейром и его армянскими братьями — что ни крестины, то риск для жизни.

Когда становилось невмоготу, Гест по ночам тайком уходил в город и помаленьку облюбовал там один трактир, где угощался пивом — если рядом не было никого из дружины. В трактире же он, пока имел деньги, свел знакомство и с распутными женщинами, которые относились к нему по-матерински и были куда краше той, что захаживала к Кнуту. Иные дарили Геста благосклонностью и когда он не имел денег, ведь как-никак он был мужчиной, пусть маленьким и с кожей гладкой, словно у ребенка, но мужчиной. Эти женщины напоминали ему о девушках из Бё. Только вот краса их была куда как недолго вечна и могла вмиг исчезнуть — от одного неуместного слова, от дурного запаха, от неловкого прикосновения. Он слушал застольные разговоры, играл с хозяином в тавлеи[40] а вернувшись в свою комнатушку, спал до полудня. Гест жил в ночном городе и держал эту жизнь в тайне и от Кнута священника, и от Эйстейна.

Во время своих вылазок Гест слышал всякие пересуды про клирика и его труды — зачастую насмешки, сплетни про интрижки с женщинами, а иной раз и похвалы — и постоянно ловил себя на том, что норовит стать на его защиту, хотя в общем не мог не признать справедливость едва ли не всех этих суждений. К примеру, многие в городе считали, что Кнут священник был смельчаком, пока за спиной у него стояла железная власть, то бишь конунг Олав сын Трюггви, но как только остался в одиночестве со своею верой, и сила его, и храбрость вмиг сошли на нет, ведь по натуре он был сущая размазня, вечно шел на поводу у других, позволял вертеть собой почем зря. Даже немалое число верующих разделяло это нелестное мнение.

Однако же Геста все больше и больше раздражало, что церковное здание этак вот приходит в упадок; конечно, незавершенное никак не может прийти в упадок, тем паче церковь, вдобавок такая, как эта, прелестная в своей печальной простоте, словно беспомощное дитя. Когда парусина висела на месте, слова Кнута священника звучали гулко, будто произносились внутри колокола, и даже самые безучастные слушатели порой на миг забывали обо всем.

Перед ледоставом Гест видел, как по реке сплавляли бревна и доски, видел, как на Нидарнесе и в Хладире воздвигаются постройки, да и сам, бывало, вместе с отцом ставил дома, и однажды вечером, когда трактир заполонили дружинники, он вернулся в конюшню и взялся за резьбу: решил смастерить небольшой пюпитр, чтоб Кнуту священнику было чем подпереть книги во время службы. По лицевой стороне пустил лиственный узор, который подсмотрел на одной из лавок в доме ярла, а с боков вырезал лики двух бородатых апостолов, непохожих друг на друга, он видел таких в иллюминованной Кнутовой книге.

Через неделю Гест вручил готовый пюпитр клирику, тот призадумался, помрачнел и наконец спросил, где он украл эту вещь.

— Я не крал ее и не покупал, — отвечал Гест. — Я ее сделал, своими руками.

Он повел клирика в конюшню и показал ему, как работал. Одиновым ножом. Но про это не сказал. Священник сел на мешок с сеном.

— У тебя дар Божий, — сказал он. — Поди, не только это умеешь?

— Да, — кивнул Гест. — Могу поставить тебе церковную стену, в точности такую, как остальные, а работать стану позади паруса, и никто не увидит, чем я занят, пока стена не будет закончена.

Кнут священник долго размышлял над неожиданным предложением, а неугомонные его руки все оглаживали пюпитр.

— Ежели строить тайком, чего доброго, только неприятности наживем, — буркнул он. — Может, лучше работать потихоньку, не спеша, не привлекая внимания, закончим, а никто и не заметит, по крайней мере сразу не заметит, и все, так сказать, исподволь привыкнут к готовой стене и толком не вспомнят, какая она была раньше.

Гест улыбнулся.

Два дня спустя он по льду пересек реку и поскакал в верховья долины — налаживать связь с богатым бондом, который разрешил Кнуту порубку в своих лесах.

Гест не раз видел, как нидаросские корабелы клиньями расщепляют бревна. Но это требовало уйму времени и знания внутренней сущности древесины, каковым Гест, как неожиданно выяснилось, увы, не обладал. Не мог он определить по коре и ветвям качество древесины. Потом нужно было обтесать доски топором — тоже задачка не из простых.

Каждый вечер он садился на коня и возвращался в город, только на ночлег, а утром чуть свет снова исчезал. Снег на склонах уже начал подтаивать, когда наконец все было готово; Гест решил доставить свой небольшой груз в низовье на санях, а стало быть, ночью, по насту.

Наутро он немедля принялся отмерять, пилить, размечать и вырубать пазы. На шум явился Кнут священник, а за ним и любопытствующие — ребятня, соседские женщины, торговцы… Кнут священник стал их разгонять, но прежде спросил, не может ли Гест работать потише.

У корабелов Гест подсмотрел, как надо резать деревянные гвозди-нагели. А глядя на готовые стены, смекнул, как ставятся доски, и заглубил их на два фута в яму, которую по его просьбе вырыл один из Асгейровых монахов. Затем с помощью нагелей доски надлежало скрепить затяжкой, предварительно проделав в ней продольный паз. Медленно, очень медленно новая стена обретала форму, а Кнут священник все время сновал вокруг и теребил парусину, то погружая строителя в потемки, то выставляя на солнечный свет: либо — либо, по-другому не получалось.