Ступени жизни - [39]

Это задиристое письмо вызвало со стороны отца самую резкую отповедь, а всю мою историческую аргументацию он назвал придирками, вызванными бессильной злобой.

«Ты просто неспособен доказать свою основную мысль, в бессильной злобе брызжешь слюной. И всю свою концепцию строишь на логически неправильном силлогизме: люди произошли от обезьяны, а потому положим души за други своя».

«Силлогизм? — пишу я в ответ. — Но твой «силлогизм» говорит, что не у меня, а у тебя, милый мой, с логикой не все в порядке. Ведь силлогизм при одной предпосылке невозможен. А попробуем вставить пропущенный член, вторую предпосылку, и тогда силлогизм примет нормальный вид: люди произошли от обезьяны, а потом звериные черты атрофируются по мере развития социальной жизни, и потому, — да-да, и потому! — положим души за други своя. Вот под таким силлогизмом согласен подписаться и я.

Религия и религиозный идеализм ставит в принцип полную свободу воли, вернее — ее независимость от условий среды. Для нас же воля человека — плоть от плоти и кровь от крови этой среды, ну и, конечно, его физической организации. Следовательно, изменяя соответствующим образом среду, условия жизни, мы будем влиять и на направление человеческой воли.

Вы, игнорируя действительность, создаете химеры, миражи, пускаете мыльные пузыри, за которыми гоняются несчастные людишки. Мы, опираясь на факты, на реальную действительность, ищем и устанавливаем правду, иногда, может быть, и горькую, и на этом фундаменте строим свои идеалы, не обманчивые, как ваши, а конкретные, вполне досягаемые и плодотворные. Ведь идеалы тоже не с неба сваливаются, а вырастают из объективных условий жизни. И мало кричать о них и проповедовать, их надо осуществлять. Вам это не под силу, да вы об этом и не думаете, а большевикам не только под силу, но это их прямая, взятая ими на себя задача.

Вас пугает слово «борьба»? Но что же поделаешь? Борьба есть факт, можно сказать, закон жизни, не считаться с которым нельзя. Но если борьба есть закон для человека как биологического существа, то стремление к уничтожению этой борьбы есть закон для него как существа нравственного. А уничтожить его биологическое, звериное, «обезьянье» начало можно лишь уничтожением порождающих и питающих его причин.

В поисках выхода ты выдвигаешь свою «теорию концентров», по которой несколько нравственных и просвещенных личностей с течением времени могут перевоспитать все человечество. Но, милый мой, это же чистейший утопизм типа Фурье и Оуэна, показавший свою полную непригодность к жизни.

Камень, брошенный в воду, дает «концентры», которые постепенно расплываются, ослабевают и, наконец, сливаются с ровной поверхностью болота, где все это происходит. Да и сам камень дает только несколько кругов, а потом идет на дно.

Действие просвещенной личности оказывается намного меньше противодействия темной среды. Чтобы это действие было равно противодействию и, даже более того, чтобы оно было сильнее его и двигало массу, нужно ей, массе, дать возможность мыслить. Таким образом, не инквизиторское руководительство человеком, а вера в человека, в его силы и возможности, братство не в пресловутом Христе, а реальное, конкретное братство, в реальных условиях жизни, а потому и полное духовное развитие массового ума, коллективного человека и всего человечества, а не одной сотой его — вот основа этики.

И прогресс человека заключается в реальном изживании звериного начала, в победе нравственного человека над биологическим. Одним словом, прогресс есть процесс».

«Прогресс есть процесс? Не плохо сказано! — чуть ли не обрадованно ответил на это отец. — При таком взгляде логически непогрешимо утверждать, что закон борьбы действительно может быть смягчен, а в меру времени и устранен работой человека над своим нравственным совершенствованием».

Моя поправка:

«Расширим несколько конец этой формулы, и мы договоримся: работой человека над улучшением условий жизни нравственным совершенствованием. Вот это будет действительно логически непогрешимо».

Это — переписка 1921 года.

Вот и научил отец сына. «Что ты легко соглашаешься со мной? Ты спорь! Спорь!» — поучал он меня в детские годы. Вот и поспорили, почти поругались. И только много позже отец подверг весь этот процесс более спокойному и разумному анализу:

«Ты, молодой мальчишка, духовно незаконченный, формировался в период хаоса, когда разбивались вековые идейные ценности, но не создавались новые, когда крепкая, даже научная мысль терялась в определении перспектив ближайшего будущего… Проходят годы бурных испытаний новой жизни, этот процесс захватывает все больший круг людей, как творцов его, захватил и тебя. Я очень тебя понимаю».

Это был все-таки умный человек. Нет, от своих позиций он не отказывался: жизнь разваливается — старая жизнь, — но к нашей, к новой жизни стал относиться более терпимо. И даже когда я в 1925 году напечатал в журнале «Молодая гвардия» свой первый рассказ «Мед», самую низкопробную антипоповскую агитку, отец даже на эту пошлость не высказал мне своего огорчения. Только стороною, от сестры, я узнал, и то много позже, что этот мой литературный дебют расстроил его чуть не до слез. Меня же он очень спокойно спросил: «Ты что же? Думаешь под Гусева-Оренбургского писать?»