Ступени жизни - [38]

Она даже создала отцу некий примитивный уют и комфорт, приносила иногда ему «чекушку», распивая, конечно, ее с ним вместе, и для развлечения завела в доме хозяйство — кота, которого звали, как всех котов на Руси, Васькой, и шуструю рыжеватую собачонку с англо-американским прозвищем «Джек». Отношения между этими существами тоже были самые удивительные: когда наступала пора обеда и в щербатую глиняную миску Акулина наливала похлебку, то первым не торопясь, с полным сознанием своего права и достоинства, шел к ней Васька, а Джек сидел в сторонке, от нетерпения хлестая хвостом по полу, но не только не приближался сам к вожделенной миске, но лаял на каждого, кто подходил к ней, даже на Акулину. И только когда кот Васька, насытившись и облизнув усы, с той же важностью отходил в сторону, Джек позволял себе приступить к еде.

Вот как еще, оказывается, могут жить кошка с собакой!

Много позже я узнал об обстоятельствах дальнейшей жизни и гибели моего отца. Об этом написал мне из Калуги Царьков Николай Иванович, тогда подросток, потом машинист, водивший пассажирские поезда, а ныне инвалид второй группы.

«Мы с моим отцом и матерью проживали тогда в деревне Утешеве, — пишет он, — где перед войной вашим отцом Александром Филатычем был куплен дом, вернее, полдома. Вот с тех пор я помню вашего отца, потому что мне, когда отсутствовала Акулина, пришлось ухаживать за ним, утром помочь ему одеться, умыть, вернее, поддержать его возле умывальника, потому что ему трудно было это делать с одной рукой и одной ногой без посторонней помощи.

Потом нужно было поставить самовар и накрутить самокруток из табака для курения, после чего он садился пить чай, а после за чтение книг, которыми были заполнены все шкафы в его спальне.

Помню я рыжую собачку (забыл, как ее звали), верного друга Александра Филатыча. Когда он лежал, она всегда лежала с ним в постели у его ног, а когда вставал, она всюду следовала за ним, а если он сидел, она занимала место у его ног. Хорошая и верная была ему эта собачка, она приносила ему, видимо, не мало радости, и он разговаривал с ней, как с человеком.

Вообще у меня сохранилось до сих пор самое хорошее впечатление об Александре Филатыче. Он сыграл большую роль в формировании моего характера, в воспитании меня, научил любить природу и людей. Он много занимался мною, много рассказывал забавного, иногда читал вслух книги. Все это я помню.

А если описывать последние дни его жизни, то это будет все равно что посыпать солью на незажившую рану, хотя я все помню и сам непосредственно участвовал, когда его вытаскивали из горящего дома, зажженного фашистами. Вернее, он сам выполз в сени, но одежда на нем тлела, лицо и руки были обожжены. Одежду мы тушили снегом, а его отнесли в единственный оставшийся дом во всей деревне. Через два дня его отвезли в деревню Чукаево, где он и умер».

А я, к стыду своему, кроме мимолетных наездов и скудной, в меру своих возможностей, материальной поддержки, не принимал в этом почти никакого участия. Больше того — я считал это исторической закономерностью и неизбежностью, потому что «религия — это опиум народа». Так сказал Маркс. А Ленин перевел это на русский язык — «сивуха». Значит, так и должно быть.

А теперь — о том, что получилось у нас с отцом.

По сути дела это было растянувшееся на годы продолжение наших вечерних бесед у городенской лежанки, только еще более углубленных и обостренных. Письма-диспуты. Аргументация отца была все та же: что «человек греховен и слаб и, предоставленный самому себе, лишившись бога, превращается в зверя», и ограждают его от этого «великие заповеди, оставленные Христом», и «евангельская закваска, действующая в ходе нравственного прогресса».

«Дорогой папа! — отвечал я ему. — Читаю твои письма, и мне вспоминается классическая похвальба крыловских гусей: «Ведь наши предки Рим спасли!» Бедные, неоцененные герои! Они забывают, что спасенный ими славный Рим давно пал под ударами гуннов, и на его развалинах выросла новая культура. Бедные слепцы, живущие счастливыми воспоминаниями и просмотревшие двухтысячелетнюю историю своего собственного падения!

Значение Христа, как и заслуги, допустим, римских гусей, история знает и по-своему ценит. Но носиться с этими заслугами через 2 тысячи лет, в другой обстановке, после полного забвения этого славного источника, — это поистине гусиное бахвальство. Христос велик, его заповеди святы. Хорошо! Но что они сделали, как повлияли на ход жизни? «Евангельская закваска», как ты говоришь, оказалась недействительной и не подняла тесто, именуемое человечеством. Об этом говорят две тысячи лет истории, когда после такого продолжительного действия христианского учения разразилась небывалая в истории человеческая бойня.

Поменьше самообольщения, уважаемый патер, и больше внимания к фактам и к исторической проверке их».

Дальше идут факты — средневековье, инквизиция и вся история папства, когда римский папа был первым помещиком и в вотчине святого Петра работали рабы, только не божьи, а епископские. И так далее.

«В какой же «прелести» нужно быть, как недосягаемо высоко нужно витать за облаками, чтобы не видеть этих фактов и вообще хода истории, и какая логика должна быть, чтобы не учитывать всего этого? Ведь пять веков, если считать от Ренессанса, ведется борьба свободного человеческого духа от пут духовного невежества. А тут вдруг все это забывается и ослабление религии приписывается какой-то кучке, которую в скором времени-де сотрет с лица земли если не божий, то народный гнев».