Струны - [38]

Шрифт
Интервал

Теперь мечусь в четырех стенах,
Ни земли, ни неба не знаю, не чую.
И только в моих неисходных снах,
Друг мой, тебя я жду, благую.
И вот проходишь ты наяву,
И коснешься меня, и тебе я внемлю,
Небом милым как когда-то плыву,
Вдыхаю цветущую, певучую землю.

«Как огласится бор взывающей зегзицей…»

Как огласится бор взывающей зегзицей,
Не Ярославною ль, княгиней белолицей,
В Путивле плачущей, невольная мечта
Животворительно и грустно занята?
«Ах, полечу, – речет, – зегзицей по Дунаю,
Рукав бобровый свой в Каяле искупаю,
Омою князю кровь его глубоких ран
На теле доблестном…» Когда же осиян
Передвечерний лес прохладным тихим светом
И влажен и душист, уж полный близким летом,
А песня иволги над ясной тишиной
Прольется полною и стройною волной,
Всей женской бодрою и радостною силой,
Исконной прелестью, улыбчивой и милой, –
Твой просветленный лик всё ярче и родней
Встает над памятью первоначальных дней.

«Завспоминаешься и до того…»

Завспоминаешься и до того
Ты можешь иногда довсноминаться,
Чего и быть, пожалуй, не могло бы,
Но что тебе окажется дороже
Всего, что в жизни грезилось тебе.
И, может быть, нельзя коснуться близко
Другой души, пока не разделил
Ее воспоминаний и не стали
Они твоими.
Пламенный Египет,
Недвижный властелин пустыни мира.
Пустых ночей чернеющая синь.
Огромные неистовые звезды
Прорезывают мглу тысячелетий.
А в этой мгле – непостижимый Сфинкс.
Согбенные ровесники вселенной
Сидят недвижно. Белые бурнусы
И бронзовые лица видны ясно
В неизъяснимом свете. И молитва
Слышна без слов.
И сердце бьется, бьется –
Твое или мое? Всё это было
Там, в вечности. Я вспомнил. Помнишь ты?

«Души твоей заветные преданья…»

Души твоей заветные преданья,
Живую речь твою
С отрадою глубокого дыханья
Самозабвенно пью.
Как ты светла! И как непостижимо
Раскрытое твое
В видениях, как бы текущих мимо,
Иное бытие.
Но я ловлю в их радужном движенье
Незримые черты –
И, чудится, всё ближе выраженье
Их полной красоты.
Одно, одно живое полуслово,
И восстают в тиши
За краем край таинственно-былого
Скиталицы-души.
Так — лишь возьми смычок и скрипку в руки:
Поет одна струна;
Прислушайся: она в едином звуке
Надзвучьями полна.

«Душа устала…»

Душа устала,
А сна всё нет –
И долгих лет
Таких немало.
О, жизни жало!
И яд, и мед –
Всё изначала
Во мне поет.
Но и полет
Слагает крылья
Во мгле тенет
Меж злого былья.
И нет обилья,
Разгулья слов,
Услад усилья
И силы снов.
Мне мир не нов;
В нем нет отзвучий
На страстный зов
Мечты певучей.
И пыл летучий
Поник во мгле
Под низкой тучей
На злой земле.
О, пусть во зле
И в одичанье,
Как угль в золе,
Горит молчанье.
В нем величанье
Тебе, тебе.
Земли вещанье
К иной судьбе.
В одной мольбе
Всё сердце сжало –
Не о себе, –
О, жизни жало!
О, изначала
Поющий бред!
А сна всё нет…
Душа устала…

«Сегодня вечером придет весна…»

«Сегодня вечером придет весна», –
Старушка белая мне так сказала;
И в этом лепете душа узнала,
Чем от младенчества жила она.
И все несбыточные сердца сны
Опять подснежниками засветлели
И ожиданиями той весны,
Что мне пророчествовали капели.
Сегодня вечером и ты весне
Ответишь радостью и верой юной,
С самозабвением звуча вполне
Душой певучею и полнострунной.
И незапамятное – как родное
И предносящееся – с ним одной
Незабываемою здесь весной
Взойдет – всеоправдание земное.

«Ах, одного прикосновенья…»

Ах, одного прикосновенья
Довольно мне –
И поплывут видений звенья
В невольном сне.
Ты всеми радужными снами
Даришь меня, –
Нет меж виденьями и нами
Завесы дня.
Взгляни, взгляни, какие нити
Сплелись вдали:
То от звезды твоей в зените
Лучи стекли;
И к ним восходит в тихой встрече
Вольней, полней –
Сеть росных слез земных далече
С цветов — огней.
Они горят, не померкая,
Цветут, пока
В моей, прозрачная такая,
Твоя рука.

«Прекрасная, прекрасная!..»

Прекрасная, прекрасная!
Твержу я день и ночь –
А всё мечта опасная,
Безгласная, напрасная
Не отступает прочь.
И вот ночному, смутному,
Безрадостному мне,
Скитальцу бесприютному,
Загрезилось, как путному,
О вольном вешнем дне.
И вот меня, холодного,
Замерзшего меня,
Постылого, негодного,
Но в холоде свободного
Манит язык огня.
И вновь мне раскрывается:
Не таять и не тлеть,
Не каяться, не маяться, –
А доля выбирается:
Застыть или сгореть.

«Среди младенческой толпы воспоминаний…»

Среди младенческой толпы воспоминаний
Какое для меня милее и желанней?
Не знаю: всё равно слегка заволокла
Любви к минувшему светящаяся мгла;
Чуть уловимые ответствуют порою
Души растроганной лирическому строю.
И ныне, если ты в тончайшей этой мгле
Меня путеводишь с сияньем на челе,
Невольно вдаль иду от нашей жизни внешней
Тропой росистою навстречу зорьке вешней.
Черемухи сплелись кистями надо мной –
И горько сладостной разымчивой волной
Поят живую грудь. А то – распростирая
Цветистый свой покров, полуденного края
Весна парит, горя. И цветом миндаля
Повеют из-за гор долины и поля –
И горькой сладости дыханью мало, мало –
И жизнью не изжить всего, что миновало.

«Промчался вихорь по пескам пустыни…»

Промчался вихорь по пескам пустыни,
Взрывая мощно их до глубины
И вдаль стремя торжественно. И ныне
Таинственно встают, обнажены,
Развалины неведомого града,
Почившая великая страна.
Вот-вот стряхнет ожившая громада
Века веков томительного сна.
И возвестят язык тысячелетий
Вещания священные камней,

Рекомендуем почитать
Морозные узоры

Борис Садовской (1881-1952) — заметная фигура в истории литературы Серебряного века. До революции у него вышло 12 книг — поэзии, прозы, критических и полемических статей, исследовательских работ о русских поэтах. После 20-х гг. писательская судьба покрыта завесой. От расправы его уберегло забвение: никто не подозревал, что поэт жив.Настоящее издание включает в себя более 400 стихотворения, публикуются несобранные и неизданные стихи из частных архивов и дореволюционной периодики. Большой интерес представляют страницы биографии Садовского, впервые воссозданные на материале архива О.Г Шереметевой.В электронной версии дополнительно присутствуют стихотворения по непонятным причинам не вошедшие в  данное бумажное издание.


Нежнее неба

Николай Николаевич Минаев (1895–1967) – артист балета, политический преступник, виртуозный лирический поэт – за всю жизнь увидел напечатанными немногим более пятидесяти собственных стихотворений, что составляет меньше пяти процентов от чудом сохранившегося в архиве корпуса его текстов. Настоящая книга представляет читателю практически полный свод его лирики, снабженный подробными комментариями, где впервые – после десятилетий забвения – реконструируются эпизоды биографии самого Минаева и лиц из его ближайшего литературного окружения.Общая редакция, составление, подготовка текста, биографический очерк и комментарии: А.


Упрямый классик. Собрание стихотворений(1889–1934)

Дмитрий Петрович Шестаков (1869–1937) при жизни был известен как филолог-классик, переводчик и критик, хотя его первые поэтические опыты одобрил А. А. Фет. В книге с возможной полнотой собрано его оригинальное поэтическое наследие, включая наиболее значительную часть – стихотворения 1925–1934 гг., опубликованные лишь через много десятилетий после смерти автора. В основу издания легли материалы из РГБ и РГАЛИ. Около 200 стихотворений печатаются впервые.Составление и послесловие В. Э. Молодякова.


Рыцарь духа, или Парадокс эпигона

В настоящее издание вошли все стихотворения Сигизмунда Доминиковича Кржижановского (1886–1950), хранящиеся в РГАЛИ. Несмотря на несовершенство некоторых произведений, они представляют самостоятельный интерес для читателя. Почти каждое содержит темы и образы, позже развернувшиеся в зрелых прозаических произведениях. К тому же на материале поэзии Кржижановского виден и его основной приём совмещения разнообразных, порой далековатых смыслов культуры. Перед нами не только первые попытки движения в литературе, но и свидетельства серьёзного духовного пути, пройденного автором в начальный, киевский период творчества.