Струны - [29]

На сердце накипит болезненной отравой

И, беззащитное, хладея в свой черед,

Когда и радостью, и горем изойдет,

Оно поникнет вдруг – и в безучастье лживом

Замрет. Но если вдруг, несознанным порывом

Вновь обуянное, воспрянет, – дивно в нем

Всё позабытое сверкнет таким огнем –

Последним, молнийным, – что миг – и озарится

Забытой вечности раскрытая страница.

«Зачем душа чего-то ищет…»

Зачем душа чего-то ищет

Без устали, опять и снова,

Когда рассудок вновь освищет

И новоявленное слово?

Уроки грустного былого

Рассыпались сухою пылью,

Полетов зыбкая основа

Яснеет вновь надежной былью.

Так отдавалась изобилью

Лазури, и тепла, и света,

Даря усилие усилью,

Душа Икара, в мощь одета:

Последняя, скупая мета

Мечты безмерной и бескрайной

На радужном пути поэта

Сокрыта облачною тайной.

«Схватившись в темном, тяжком поединке…»

Схватившись в темном, тяжком поединке,

Потусклую трепещущую страсть

Принудит песня властная упасть,

Мир замыкая в дышащей тростинке –

И радостно земную окрылив,

Ее помчит над целым мирозданьем,

Объяв свирельным сладостным рыданьем

Родных стихий торжественный разлив.

«О, полусонное томленье!..»

О, полусонное томленье!

Куда осеннее пыланье

Влекло меня в одном стремленье,

В былом желанье?

Зачем в игре багряных пятен

Мой дух дневной опять бодрится?

Ночной тоске удел понятен

Один – смириться;

И, поникая в дреме смутной

Душою слабой и молебной,

Благодарить за блеск минутный,

Мечте целебный –

Благодарить осенний ветер,

Со злою совладавший тучей,

Благословлять прозрачный вечер

И лист летучий –

Тот, что горел последним златом

И веет мне широким шумом

Вот тут, в ночном саду богатом –

Навстречу думам.

«Переменчива погода…»

Переменчива погода:

Солнце – дождь, солнце – дождь.

От заката до восхода

Шелест рощ, тихих рощ.

От восхода до заката

Он замрет, заглушен;

К ночи снова жив богато,

Веет он, дышит он.

Тихих рощ елей горящий

И в людской суете –

Жертва осени, дарящей

Всё мечте, вновь мечте.

Покаянными слезами

Жертву дождь окропит;

С голубыми небесами –

Прежний вид, яркий вид.

В легком сумраке сладимом

Меркнет блеск, никнет мощь;

С благовонным влажным дымом –

Шелест рощ, тихих рощ.

«Я вышел снова на крыльцо…»

В.И. Дяконовой

Я вышел снова на крыльцо.

А ночь уже не та взглянула

И вздохом тягостным пахнула,

Влажно-холодным, мне в лицо.

Давно ли вызвездило пышно

В осеннем явственном бреду?

Теперь слежу я равнодушно

Туманных облаков гряду.

И вот уж эта ночь сырая

Там, за моим слепым окном;

А здесь – тоска всё об одном

Томит и тлеет, не сгорая.

Цветы белеют на столе

Под яркой лампой. Словно знает,

Что там оставило во мгле, —

Пустое сердце ноет, ноет.

«Толчок – и с рамою окна…»

Толчок – и с рамою окна

В ночь распахнувшись, сердце слышит,

Как, полусонная, она

Лепечет, шевелится, дышит.

Холодная немая мгла

В ее расширившихся взорах

Затрепетала, ожила,

И в душу поплыл страстный шорох.

И лепет, влажный шорох, шум,

Едва живой, но близкий слуху,

В короткий миг немало дум

Внушили дремлющему духу.

Напитан ими, он – иной,

В дреме тревожный, смутно-страстный.

А ночь останется со мной

Своей холодной глубиной,

Осенней, горестно-согласной.

«Пускай мне говорят цветы…»

Пускай мне говорят цветы

О горестной осенней тризне;

Вдыхай же в их дыханье ты

Дух неизбывной милой жизни.

Пускай тебе сон бытия

Сияет белой пышной купой –

И со своей тоскою глупой

По-вешнему забудусь я.

«Когда изнываешь – нет мочи…»

Когда изнываешь – нет мочи,

Отрадно вкусить одному

Любимой сочувственной ночи

Плывущую влажную тьму.

Но скучными сжата стенами

И слушая шорох жилья,

Летучими дышит ли снами

Душа – и ночная – твоя?

А выйдешь – и в строгом покое,

В служенье ночной тишины

Прорежется слово людское,

Движенья людские слышны.

Где жуткая злоба не дремлет,

Где горькая жалость жива,

Там сердце скорбящее внемлет

Свои же земные слова.

И только в иные мгновенья,

Едва уловимо слышна,

Надмирного вдруг дуновенья

Провеет живая волна.

«Уронил я колечко в пучину…»

С моим кольцом я счастье

Земное погубил.

Жуковский

Уронил я колечко в пучину.

Мгновенно блеснуло оно –

И кануло, словно песчинка,

На глубокое темное дно.

Бесстрастные волны кипучи,

Набегают на каменный хрящ;

Но отхлынут в лукавом испуге –

И вновь он пустынно блестящ.

Говорят, будто море на бреге

Роняет и жемчуг порой,

Хоть чаще оно, лицемеря,

Обольщает безумной игрой.

И вот я гляжу неотрывно,

Ожидая при каждой волне,

Не несет ли кольца, что сокрыло

Глубокое море на дне.

«Я слез не изолью…»

Я слез не изолью

Созвучными словами;

Но словно бы слезами

Хоть умирю тоску бессонную мою.

Уже не запою

С истомностью свирельной;

Но словно колыбельной

Кто песней огласил пустую ночь мою.

Предамся забытью,

Младенчески внимая:

Вот бабушка родная

Качает колыбель уютную мою.

Вот плавную ладью

Влекут струи паренья,

И в легкой мгле – прозренья,

Так просты, озарят мольбою грусть мою.

«В туманный зимний день я шел равниной снежной…»

В туманный зимний день я шел равниной снежной

С оцепенелою безмолвною тоской,

И веял на меня холодный, безнадежный,

Покорный, мертвенный покой.

Потупя голову, в бесчувственном скитанье,

Казалось, чей-то сон во сне я стерегу…

И, обретая вновь мгновенное сознанье,

Увидел розу на снегу.

«Ах, душечка моя, как нынче мне светло!..»

Ах, душечка моя, как нынче мне светло!

Смотрю и слушаю, – от сердца отлегло,