Строки, написанные кровью - [10]

Но я видел и пострашнее смерть. При воспоминании о ней у меня встают волосы дыбом.

В небольшом местечке на литовской земле были собраны евреи от стара до мала. Их было более двухсот. Арестованным объявили, что они идут на вечную работу за сто километров, поэтому должны взять с собой все ценные вещи, хорошую одежду и еду.

Матери одели потеплей детишек, стали с ними в колонну и тронулись вслед за мужчинами в неизвестном направлении. Вдруг в дороге их остановили и приказали сложить вещи на две машины, идущие следом. Якобы для облегчения. Через несколько сот метров колонну снова остановили, и два полицая стали по одному ощупывать их. Они обшаривали карманы, все швы в одежде — отбирали ценные вещи.

До самого вечера шел обыск. А когда начало темнеть и на голубое небо наплыли серые облака, в вырытый у дороги ров стали сталкивать женщин и детей, стариков и старух. Нежелающих прыгать «добровольно» укладывали пулей в затылок. Через несколько часов ров заровняли. Только ветер да серые облака были свидетелями этого страшного часа. От вздоха живых «покойников» земля поднималась и опускалась. А офицер и два солдата — автоматчика стояли над свежей могилой и спокойно поглаживали ременные пряжки с надписью «Бог с нами».

И сколько таких мест на земле. И сколько таких палачей было рождено на неметчине! Но только нельзя весь немецкий народ ставить с ними на одну карту. Я расскажу о двух случаях, которые не могу забыть. Они произошли в самой Германии в суровое время гитлеризма.

Когда колонна военнопленных рано утром проходила по шоссе, навстречу ей выходил старичок. В правой руке у него была палочка, в левой — сверток. Стоило только конвоиру отвернуться, как сверток летел в колонну, и содержимое его быстро делилось между пленными. И так каждый день, в одно и то же время, на том же самом месте появлялся похожий на гриб старичок и передавал завернутые в газету вареные картофелины и кусочки хлеба. Однажды конвоир заметил его и попытался прогнать, но старичок был упрям и вступил в пререкания с охранником. Дело дошло до гестапо, и на этом месте поставили дежурить полицейского. И стоял он как раз под тем деревом, откуда старичок выходил нам навстречу.

Теперь старичок приходил сюда вечером, когда на посту не было полицейского, нагибал длинный сук тополя и подвешивал на тонкой нитке свой пакет. Когда колонна шла мимо тополя, самый высокий, полтавчанин Алексей, без труда протягивал руку и снимал его. Нелегко доставался старичку «подарок». Во-первых, надо было найти картошку и корочки хлеба, чтобы наполнить сделанный из газеты пакет, во-вторых, суметь подвесить его на дерево. Что могло руководить старым немцем, когда он шел на этот подвиг? Ведь в фашистской Германии не только передачи, но и всякое общение с советскими военнопленными было строжайше запрещено.

А вот другой случай, пусть не героический, но душевный. Голод валит с ног, не считаясь с тем, ждут тебя дома или нет, нужен ты земле — матушке для ее расцвета или нет, всех кладет в одну могилу рядом. И нет такой силы, которая может схватить смерть за горло и задержать. Подожди, мол, нужны солдаты еще самой жизни. И некому на нее пожаловаться. А если и пожалуешься, то слова твои утонут в стоне умирающих и толстые стены тюрьмы не дадут им выйти на волю.

Недалеко от главного входа в лагерь находится кладбище, которое уже десятки тысяч узников скрыло в своей земле. Сюда каждое утро приносят новые жертвы фашистского варварства.

Как-то меня, еле ходячего, попросили ребята из соседней камеры отвезти на кладбище тележку с только что умершим ленинградцем, которого они уважали и любили. Я согласился.

Хоронили в лагере без всякой церемонии.

Снимали с покойника верхнюю одежду, завертывали в старую шинель и клали в могилу. Я заметил, что ребята смотрят на братскую могилу и перемаргиваются. Не выдержав, спрашиваю:

— Что там?

— Как что, не видишь разве? Кто-то цветы положил нашей братве.

Подхожу к могиле ближе и вижу — деревянная чашка, а в ней выкрашенные из стружек цветы. Слышу, ребята говорят:

— Неужели чья мать сюда добралась?

— Быть не может. В такую даль немыслимо дойти. Наверно, какого-нибудь немецкого солдата мать приходила и почтила память сына цветами на русской могиле. И в Германии есть хорошие люди!

Солдата зарыли

В сыпучий песок.

На русской могиле

Поднялся цветок.

Пусть он ароматом

Весны не богат.

Убитым солдатам

Зачем аромат?

Он сделан из стружек

Засохшей сосны

Руками подружек

Не нашей страны.

Лежит он на блюдце,

Ему не отцвесть,

Хорошие люди

В Германии есть.

Да, жалеть надо хлебную крошку

Хлеб — великое богатство. Особенно он дорог людям, томящимся в гитлеровских лагерях. На сутки сто грамм. Но какой хлеб: жмых от свеклы, отруби и опилки. Все это перемолото, перемешано и испечено.

И все равно он считается хлебом. Он делится с точностью до грамма на самодельных весах, сделанных часовщиком дядей Мишей.

Аккуратно разрезанная булка коричневой твердой массы лежит на столе. И стоит крошке хлеба упасть со стола, как несколько человек садятся на корточки и ищут ее жадными впалыми глазами. Найдя, прилепят к одной из паек и взвесят. После взвешивания вроде бы и разбирай по порядку. Так нет. Кто-то один отвернется к стене, а другой кладет руку на пайку и кричит: «Кому?» И тот называет имя или фамилию товарища. И достается тебе кусок сырого, сластящего теста с мелкими песчинками внутри.