Строители - [247]

Воротников даже обрадовался такому ходу событий. Весь день у него прошел необычно мирно. Воротникову не привелось ни поругаться, ни даже покричать на кого-нибудь. Неизрасходованная энергия искала выхода.

…Воротников все кричал. Если отбросить выразительные словечки, принятые в быту строителей, которые не очень ладно укладываются на бумагу, то смысл его гневной тирады был предельно прост: Воротников и Петр Иванович дружат почти двадцать лет и из-за такой вот девчонки — последнее было определено более колоритно — дружба ломается? Да что дружба! А сама работа, а коллектив — это что, так себе, ерунда?

— Двадцать лет или я вру?! — кричал он.

— Двадцать, — подтвердил Самотаскин.

Откричавшись и почувствовав долгожданное облегчение, Воротников умолк. Деловито спросил:

— Это ты почему такой важный документ сложил вчетверо?

— Какая разница? — сухо ответил Петр Иванович, резонно считая, что после скандала, который учинил Воротников, все преимущества сейчас за ним: шум всегда поднимает слабая сторона.

— А разница в том, — тихо и приветливо ответил Воротников, — что рвать я люблю гладкие листы бумаги. — Начальник сначала разгладил заявление, потом медленно разорвал его на полоски по длинной стороне листа и, сложив их в стопочку, порвал поперек на мелкие куски. — Вот так, видишь?!

— Вижу, но все это ни к чему, товарищ Воротников. — Следует сказать, что Самотаскин тонко знал, как и в каких случаях следует называть начальство. — Такое же заявление я только что сдал секретарю. Вот копия с ее распиской.

— А ну-ка давай копию, я посмотрю.

Но Самотаскин копию не отдал.

— Так вот, товарищ Воротников, через две недели я на работу не выхожу. — Петр Иванович поднялся и пошел к двери.

— Петр! — окликнул его начальник. — Подожди.

— Вы забираете Акси… Кругликову?

— Понимаешь, не могу… просил Олег Лазаревич.

Петр Иванович вышел, плотно закрыв за собой двери.

Этот Олег Лазаревич преследовал его.

Каждый день после той встречи, заканчивая по телефону деловой разговор, Воротников спрашивал:

— Так ты, Петр Иванович, забираешь заявление?

— Нет, — говорил Самотаскин и клал трубку.

На четырнадцатый день Воротников вызвал к себе Аксиому.

— Вот что, милая, — строго сказал он. — Петр Иванович подал заявление. Завтра кончается срок. Я из-за вас не собираюсь терять своего лучшего прораба. Придумайте что-нибудь.

Аксиома нежно посмотрела на Воротникова. Тот вздохнул:

— Не поможет! Петр Иванович — скала.

— Что же я должна делать, Иван Степанович? — ласково спросила Аксиома. Она встала и выглянула в окошко.

Воротников перевел дыхание.

— Садитесь на стул, — строго сказал он. — И не вставайте, пока мы не закончим разговор. А то у меня мысли путаются. Вот что…

Секретарь с удивлением прислушалась, ей показалось, что в кабинете раздался смех. Да-да, конечно, — хриплые раскаты смеха начальника и серебряный колокольчик посетительницы.

В двенадцать часов того же дня Петр Иванович сидел за очередной сводкой о монтаже. На этот раз было смонтировано больше, чем нужно, и он решал задачу: сколько смонтированных деталей не показывать, спрятать на всякий, случай. Сверх графика было смонтировано всего десять деталей. Спрятать все десять Самотаскин не решался — монтаж точно по графику всегда вызывал подозрение начальства. Спрятать половину? Овчинка выделки не стоила. Напротив него стоял коммутатор для передачи сводок, на нем горел красный глазок, что означало: сводка опаздывает. Глазок сердито замигал. Петр Иванович покосился на него и кашлянул.

Наверное, проще всего было показать действительное число, но об этом Самотаскин и не помышлял. Весь этот мир так называемой новой техники, АСУС, графиков был неприятен ему. Все было усложнено. Для электронно-вычислительных машин почти непрерывно требовались свежие сведения, без них ЭВМ были только грудой металлических деталей, перевитых в большом количестве проводами. Вычислительные машины, как каких-то прожорливых чудищ, нужно было непрерывно кормить.

Нет-нет, Петр Иванович не был отсталым прорабом, ретроградом, наоборот, он один из первых начал монтировать панельные дома, оцепив, насколько они экономят монтажное время. Сразу, когда другие прорабы еще кочевряжились, он дал согласие на установку автоматических устройств для фиксации того, что поступило на стройку, что сделано, что не сделано, почему не сделано, когда были простои, почему простои?

Но через некоторое время Самотаскин установил, что ЭВМ хуже чудовищ. Тех, если накормить, они хоть на какое-то время успокаиваются, а ЭВМ, наоборот, насытившись разными сведениями, безжалостно открывали начальству все недочеты в работе прораба, выдавали такие секреты, которых даже сам прораб не знал. Раньше он мог не соглашаться, спорить, придумывать какие-то несуществующие причины. Сейчас ЭВМ давала начальству неуютную полоску бумаги с серыми цифрами и коротким текстом, напечатанным тоже серыми буквами. При помощи этой полоски начальство сразу укладывало прораба на лопатки: спорить с ЭВМ — гиблое дело. В чем же тогда смысл для прораба всей этой Автоматизированной системы управления строительством, если она только осложняла жизнь? И Самотаскин стал к ней в прямую оппозицию.