Строители - [212]

— Панели, краны, — ответил Ким.

— Нет! Краны у нас давно. И панели к нам давно подбирались… Революция в этом самом «тик-так». Вы понимаете, Роликов?

Он молчал. Вообще за время нашей беседы он сказал только одно слово, когда здоровался.

— Понимаете, когда-то строили только в теплое время, зимой был разрыв. Потом начали строить и зимой, сначала только стены. Потом перешли на круглогодичное строительство… Так вот, НТР, эта самая научно-техническая революция, в строительстве заключается в том, чтобы не было никаких разрывов в работе. Как на заводе: «тик-так». Но для чего это я вам говорю? Для вас главное — не лезть на рожон, не ссориться с начальством. Правда, Роликов?.. Идите, пожалуйста, отсюда.

Они ушли. Я поехал домой.

Помню, утром следующего дня на работу я выехал поздно. А чего, скажите, мне было спешить? Черт с ними, с начальником главка и с этой компанией: Сарапин, Быков, Ким… Не хотят, не надо. Разве мне больше всех нужно?

Сколько раз я так брел один по улице: утешая себя, мысленно сжигая корабли и вместе с тем втайне надеясь, что все изменится. Не веря в чудо, я истово ждал его, мечтал о нем.

А улица жила своей безжалостно устроенной жизнью: через определенные промежутки времени меня обгоняли троллейбусы, останавливались в определенных местах, отмеченных белыми табличками. Открывались двери — выходило два-три человека, садилось два-три человека. Троллейбусы шли дальше, к другой белой табличке… Из магазинов со скучными вывесками «Мясо», «Хлеб», «Продукты» выходили один-два человека, входили один-два человека. У одного угла, у другого угла стояли темно-красные ящики — автоматы газированной воды. Никто тебя не спросит, какой ты хочешь сироп. Три копейки — порция сладковатой теплой воды, еще три копейки — еще порция.

И асфальт кругом серый, закатанный, удобный для сокрытия грехов человеческих. Вот заплаты от траншей, вот — от небольшого котлована: Я иду себе спокойно, не спеша, все устроено-решено: где остановится троллейбус, где купить хлеб, где мясо, где подземные переходы. Чудес нет, чудес нет!..

Но чудо произошло. Когда я зашел в свой кабинет, меня ждали Сарапин, Быков и Ким.

Сарапин встал, чуть приподнял свою палку («Словно маршальский жезл», — почему-то подумалось мне) и сказал, что начальник главка все же решил дать мне еще две недели. Он, Сарапин, человек подчиненный и к тому же дисциплинированный. А многоуважаемый Виктор Константинович молод, вот и петушится. Старость, оно конечно — и боль в стопе, вот приходится с палочкой ходить, и одышка, черт бы ее побрал, и кашель, но старость — мудрость, опыт! Ну ладно, он, Сарапин, уже все это Виктору говорил, а тому это, как говорится, «до лампочки»… Так вот, главк решил дать еще две недели! Только эта самая мудрость говорит Сарапину, чтобы все было ясно, Быков и Ким должны на две недели стать в сторону. Посидеть на стульчике, скамеечке, полюбоваться Москвой-рекой. А многоуважаемому Виктору Константиновичу зато карты в руки.

Сарапин вздохнул, простовато улыбнулся и сел. Совсем он казался старичком, только красный большой нос упрямо и мощно смотрел вперед.

— Так, мальчики?

— Да, конечно. Вот спасибо вам, Григорий Владимирович, за хорошие известия. — Теплая радость наполнила меня. Значит, можно еще раз попробовать и дожать — ура!.. Потом мелькнула мысль, что неспроста Сарапин отстраняет Быкова и Кима, оставляет меня одного… Черт с ними, черт с ними! Важно — еще две недели.

— Так, мальчики? — снова благодушно переспросил Сарапин.

— Наверное, так, — многозначительно улыбнулся Ким. — Вы правильно сказали, Григорий Владимирович, Виктору Константиновичу и карты в руки.

Лицо Быкова помрачнело. Он ничего не ответил, поднялся и, тяжело ступая, вышел из комнаты.

— Быков! — крикнул вслед Сарапин. — Ты куда, подожди!

Но большая голова Быкова с низко надвинутым целлулоидным козырьком мелькнула в окне и исчезла.

— Молчание есть знак согласия! — все так же многозначительно комментировал Ким.

Уходить сразу Сарапину, видно, было неудобно. Он спросил о том о сем, напился нарзану, покряхтел. Наконец, тяжело опираясь на палку, встал.

— Дела!.. Эх, посидел бы я вот так тихонько, еще нарзану попил, дорогой мой Виктор Константинович, да грехи не дают… «Куда ты бежишь, Григорий Владимирович? — говорю я всегда сам себе. — Куда? Уже лета, пошел бы на отдых, на эту треклятую пенсию…» Кажется, Виктор Константинович, тогда в парке уже говорил тебе… Эх, дела! Ну, я двину. — Сарапин протянул мне большую, толстую руку. — Бывай!.. Только смотри! Это, конечно, я тебе по-дружески… Ты иди, Ким, отсюда, иди. Уши развесил.

Ким вышел.

— Это я по-дружески, Виктор. Как говорится, не для протокола, сорвешься на этот раз… — Он приподнял палку и быстро ее опустил. — Понятно, милый? Думаю, главк уже тебе больше не простит.

Я остался один.

Скажите, было ли у вас когда-нибудь так: сверху давит на тебя, ограничивает начальство; снизу — подчиненный народ, с боков — смежники по работе. И трудно тебе, неловко, выпрямиться не можешь. Но вот только сейчас, когда мне дали полную свободу — действуй! — я вдруг почувствовал: в этом давлении была и моя сила — помощь, разделение труда, разделение ответственности…