Стремнина - [23]

— Да уж что говорить? — Это вмешался снова Борис Поликарпович. — Тут уж спорить с вами никто не будет. Столько у вас «не все как надо», что удивляться не приходится.

— Я вас, конечно, расстраивать не буду, — Куренной достал из сейфа папку с бумагами, перевернул обложку, — но сказать суть дела я обязан. Это чтоб потом обид не было. Значит, так. Угодий — семь тысяч с небольшим гектаров. Пашни из них — четыре тысячи триста тридцать шесть. Население — две тысячи пять человек. Это в шести селах. В колхозе занято около пятисот человек, почти столько же работают в областном центре и других местах.

— Да-а-а… — сокрушенно покачал головой Борис Поликарпович. Туранов сидел в позе восточного идола, и по его лицу трудно было определить, что он думает.

— Я продолжаю… — Куренной кинул взгляд на директора завода, словно говоря ему: вот теперь думай, стоит ли вязаться в это дело? — в периоды осадков и весенних паводков некоторые села хозяйства полностью отрезаны от областного и районного центров, что создает постоянные трудности с доставкой продовольствия и почты. У нас четыре моста через реку, которые мы возводим каждый год и которые сносит паводком… Дороги между селами грунтовые. Нет ни одного участка с твердым покрытием. Рельеф земель пересеченный, основными элементами его являются водораздельные пространства, склоны, днища балок, леса и лесополосы. Преобладающие земли — чернозем выщелоченный, он занимает пятьдесят четыре процента от всей площади землепользования. Все почвы низкоурожайные и нуждаются в мелиорации и внесении повышенных доз удобрений. Читать еще?

Туранов зашевелился, высвободил ногу из-под стола, поднялся. Подошел к окну, долго глядел, как пятнистая собака гоняла по огороду желтого теленка, потом рывком повернулся и остановился около Куренного:

— Слушай, председатель… Ты мне лучше скажи вот что: ты-то сам думаешь работать здесь или нет?

Куренной сбился, отложил в сторону бумаги:

— Мое дело солдатское. Скажут — останусь, не скажут…

— Значит, уйдешь. — Туранов глядел на него сбоку, и красные прожилки в его глазах набухали яростью. — Тут нельзя работать просто так. Тут менять все надо, председатель. Отсиживаться при кваске тут не придется. Если будешь работать, ты будешь спать столько же, сколько я, а может, меньше. Понял? К твоему сведению, я сплю шесть часов, а иногда и четыре. Не нравишься ты мне, председатель. Ладно, я пока что для тебя посторонний дядя. Ты даже можешь меня послать сейчас куда-нибудь подальше, но не советую. Ты плохой психолог, председатель. От того, что ты мне тут напел, у меня еще больше желания вцепиться в твой колхоз. А через пятилетку я тебя найду и привезу, чтобы ты глянул, что на этом материале можно сделать. Понял? Ишь ты, пятьдесят процентов рабочей силы у него в городе работает. Да ты сам в этом виноват. А может, я тебя еще здесь начальником участка оставлю, чтобы ты поглядел, как надо работать. Ладно. Ты мне можешь эти свои бумаги дать дня на три? Почитаю на досуге. Имей в виду, что я родился в селе, в пятнадцати верстах отсюда, и мне твои песенки петь не надо, я с любым сельхозником на равных схвачусь.

Куренной молча протянул ему папку. Туранов взял бумаги, сунул их в руки Борису Поликарповичу, а тот шустро спрятал.

— Ну что, председатель? Удивили мы тебя, а? — Туранов вдруг подмигнул Куренному. — Ладно, ты не расстраивайся. Может, на твое счастье, нам в Москве еще от ворот поворот наладят. Будешь тогда прорастать полынью в своем кабинете, и никто тебя отсюда до пенсии не потревожит. А только имей в виду, что я на каждом перекрестке буду сейчас говорить, что такие дохлые хозяйства, как твое, могут выжить, только если их передадут большим промышленным предприятиям в качестве подсобных. Мы не такие богатые в нашей стране, чтобы позволять прогуливаться тысячам гектаров земли с вшивой урожайностью. Ты сколько получаешь, скажем, пшеницы, свеклы, подсолнечника?

Куренной был весь во власти этого напора и убежденности. Николай глядел на него во все глаза и удивлялся. Он сам был свидетелем многих разговоров председателя с высоким начальством: с секретарями обкома, даже однажды с заместителем министра сельского хозяйства. И Куренной вел себя уверенно и спокойно. Здесь же будто загипнотизировали его. Покраснел, даже заикался вроде:

— За последние три года пшеницы по тринадцать на круг. Свеклы брали побольше. В среднем по сто восемь центнеров. Подсолнечник плохо. Два центнера.

— Вот хозяева. Тринадцать центнеров… — Туранов ударил руками по столу, и звук был громкий и неприятный, отчего даже испуганная секретарша на мгновение всунула голову из приемной в кабинет, но тут же исчезла, потому что Туранов махнул в ее сторону рукой: скрип двери раздражал его. Борис Поликарпович стоял рядом и разглядывал портреты на стенах.

Николай уже давно поглядывал в окно на свой грузовик. Разговор, при котором он присутствовал, был интересным, но поведение Куренного ему не нравилось, и поэтому могло случиться так, что, помимо своего желания, он, Николай Рокотов, мог срезаться в споре с этим самым шумным директором, который появился невесть откуда и ведет себя здесь уже как хозяин. Чувство обиды за свой колхоз, за неожиданно подавленное поведение председателя смешивалось с невольным восхищением вот этим самым гостем, который ведет себя так, будто знает ответы на все вопросы. И хотя Николай был уверен, что нет на земле человека, который вот так пришел бы откуда-то в колхоз и сразу дал все нужные рецепты, все ж ему был по душе крупный разговор, за которым чувствовалась сила.