Стремнина - [91]

— Давай тех разбудим, — предложил Кисляев.

Зайдя в каюту, где жили Мерцалов и его приятели, Кисляев направился к ближайшей койке и сорвал со спящего одеяло.

— Вот те на! — крикнул он и бросился стаскивать одеяла с других кроватей. — Ты гляди-ка, гляди!

На кроватях в самых невероятных позах спали пьяным мертвецким сном трое матросов с земснаряда, попавшие в каюту вольницы через минуту после того, как ухватили по бутылке спирта.

— Потеха, — без всякого восторга выговорил Морошка. — Как в кино.

Матросы смутно помнили, как они оказались в гостях на брандвахте, и плохо соображали, что произошло. Им дали по кружке холодной воды. Слегка опохмелясь, они начали растирать ладонями помятые лица, продирать глаза и оглядываться более осмысленно.

— Чего вы… ни свет ни заря?

— А где эти… москвичи-то?

Арсений Морошка успел уже оглядеть всю каюту — никаких вещей, принадлежавших беглецам, в ней не было. Тоже отведав холодной водицы, он спросил матросов:

— У вас где деньги-то?

Медлительно, все еще борясь с сонливостью, матросы начали ощупывать, а потом и выворачивать карманы.

— Точно, — отметил Кисляев.

Рабочие, собравшиеся толпою у дверей, заговорили со смехом:

— Выворачивайте получше, авось на самом дне…

— Плакали ваши денежки!

— Зато погуляли…

— А вы погодите смеяться, — остановил их Морошка. — Осмотрите-ка лучше свои карманы да вещички.

Через минуту в соседней каюте раздались крики. Морошка и Кисляев бросились туда. На своей кровати метался Славка Роговцев…

— Я их в рюкзак спрятал, понимаете? — выкрикивал он сквозь слезы. — А когда ходил с ребятами сторожить склад, их и украли. Рюкзак, вон он, на гвозде висел.

— Развесил тут! — попрекнул его Кисляев. — С собой надо было носить.

— А я думал?

— Вот и плохо…

— Мне домой надо, — всхлипывая, пояснил Славка. — А как я скажу, куда деньги дел? Писал, что зарабатываю хорошо. Значит, врал, да? Или продул дорогой?

— Обожди, не реви, — сказал ему Морошка и мягко и строго, как умел говорить только он один на Буйной. — Сколько у тебя было?

Арсений вытащил из внутреннего кармана куртки записную книжку, в которой хранил деньги на мелкие расходы, отсчитал пять новеньких, непомятых десяток и положил их на табурет у кровати Славки:

— Вот так-то, брат…

Не успел он оглянуться, а Сергей Кисляев уже отсчитал свой пай, равный прорабскому, а за ним вытащили кошельки и все однополчане.

— Ну, что вы, что вы! — запротестовал Славка, отмахиваясь рукой. — Я не возьму, не возьму…

— Ты не дури, — одернул его Кисляев. — Как ты не возьмешь? От своих-то друзей? И потом, кто виноват, что у тебя деньги украли? Мы. Только мы.

Прибежал с деньгами и Володя Полетаев, но Морошка, загораживая ему путь локтем, сказал:

— Тут хватит и без твоих. Как раз триста. А тебе деньги тоже нужны. Не богач. — И приказал Славке: — Бери деньги да иди ополосни лицо.

С минуту, облокотясь на перила, Арсений смотрел на зеленый, дымящийся речной поток, омывающий борт брандвахты. Вот и настал конец его мучениям. Но все-таки, конечно, непорядок, что они сбежали, не взяв расчета и угнав лодку, очень нужную для работы.

— Да где же они свечи достали? — заговорил опять Кисляев, вставший у перил рядом. — Не у Белявского, а?

— У него.

— Пойдем, разбудим!

— Один схожу, — ответил Морошка, не зная, какой может оказаться эта новая встреча с человеком, все еще стоявшим на его пути, и потому побаиваясь присутствия даже друзей…

Топот ног и голоса на брандвахте разбудили Бориса Белявского. Он вскочил, оделся и стал ждать прораба. Он был уверен, что тот заявится к нему непременно. Заслышав наконец-то шаги поблизости от каюты, Белявский приоткрыл дверь и, вроде бы не успев узнать, кто перед ним, спросил недовольным голосом:

— Что за шум?

— Разбудили? — заговорил, подходя, Морошка. — Да уж выспался, поди? С вечера залег, однако…

— Какой тут сон, — ответил Белявский, поеживаясь, не то от утренней знобкой прохлады, не то от ожидания нелегкого разговора. — Всю ночь дождь. Едва уснул перед рассветом. А что случилось?

— Приятели твои сбежали, — сказал Морошка. — Стало быть, и с тобой не простились? Невежливо…

— У меня тут, к сожалению, нет приятелей, — ответил Белявский. — Под одним солнцем портянки сушили — вот и все приятельство. Но как сбежали?

— На твоей лодке.

— Не верю. Это глупо. И потом, зачем бежать, если никто не держит? Невероятно глупо.

— Запасные свечи у тебя были?

— Оставались, вон, в столе…

Оглядев ящик стола, Морошка понял, что говорить о свечах бесполезно, и поник головой:

— Кому сдавал ключ?

— Сысоевне ребята сдали.

Еще с ночи Белявский приготовился к защите. Он не сомневался, что Морошка не упустит случая придраться к нему и обвинить его в пособничестве беглецам. Но, к удивлению Белявского, никакого скандала не произошло. Арсений молча кивнул опущенной головой в знак того, что вполне удовлетворен его объяснением, и тут же полюбопытствовал:

— Ходишь? Нога-то как?

Миролюбие прораба прямо-таки поразило Белявского. Ему невдомек было, что Морошка ничуть не разуверился в своем подозрении, а легко мирится с ложью лишь потому, что рад избавлению от непутевых людишек. «Я знаю, что ты помог им бежать, — добавил он мысленно, справясь о самочувствии Белявского. — Ну, и шут с тобой! Вот изловят их, и тогда узнается, что дал им свечи ты, и никто другой…» По расчетам Морошки, на рассвете, да еще в тумане, непривычные к реке Мерцалов и его дружки не смогут уйти далеко. Надо спокойно ждать, когда заговорит рация, и тогда сообщить в Железново о их бегстве. На реке выставят заслон, и беглецы, вне всяких сомнений, будут пойманы: никуда в сторону не уйти — кругом тайга да тайга.