Мерцалов даже посмеялся над недогадливым мотористом:
— Соображать надо!
— Вам-то, может, и есть выгода, а мне? — тоскливо возразил Белявский. — Мне-то ведь нет никакого расчета сидеть с вами за решеткой, хотя бы и до весны.
— Пррравильно, — согласился Мерцалов. — А ты не всегда живи по расчетам. Живи на полное дыхание, с музыкой! Одна прелесть!
— Прораб сразу догадается, где вы взяли свечи.
— Еще бы! Он догадлив, как черт!
— Ну, и меня посадят.
— Струсил, да? Струсил?
— У меня свои расчеты.
— Все думаешь о семейной жизни? — Зажав рот ладонью, Мерцалов глуховато загоготал в темноте. — Тебе что, мало их на свете? Бери, навалом! Этой дряни…
— Замолчи! — прикрикнул Белявский, да так, что у него перехватило горло. — Замолчи, а то в морду дам!
Надо было выгнать Мерцалова, и дело с концом, а у Белявского, как назло, не хватило какой-то одной-единственной искорки возмущения, чтобы сделать это, и он даже скрежетнул зубами от сознания своей беспомощности.
— Ладно, не рычи. — Мерцалов нащупал в темноте плечо Белявского. — Слушай меня. Когда-то мы тебя выручили, теперь ты нас. Законно? Свечи остались в каюте, когда тебя отправили в больницу, а куда они тут задевались — тебе неизвестно.
— Не поверит, — ответил Белявский.
— Где они у тебя оставались?
— А вон, в ящике стола.
Мерцалов подошел к столу, быстро выдернул и обшарил ящик…
— Их украли, а ты ничего и не знал, вернулся и лег спать. — Он уже прятал свечи в карман своей заморской куртки. — Ключи были у Сысоевны. Да они от всех кают одинаковы.
— Все равно не поверит! — чуть не крикнул Белявский, страдая оттого, что против своей воли становится соучастником преступного замысла. — И потом, вас поймают, и все станет известно.
— Плохо нас знаешь, — ответил Мерцалов. — Мы своих не продаем.
Из груди Белявского вырвался стон:
— И зачем вы это затеяли?
— Не страдай. Спи.
Не прощаясь, Мерцалов вышел из каюты. И тогда Белявский подумал, что страдать действительно нечего: пока Мерцалова поймают, пройдет несколько дней, но ни его, Белявского, ни Гели уже не будет на Буйной. Они будут далеко-далеко отсюда, так что пусть Мерцалов несет эти проклятые свечи.
На рассвете, когда и горы и река были густо затуманены, Арсений обнаружил, что моторная лодка, на которой раньше ходил Белявский, исчезла со своего места. «Погнались за плавлавкой, — приуныл Морошка. — Нагонят. Она теперь в Погорюе. Значит, все-таки не миновать гужовки».
Встревоженный Морошка поднялся на брандвахту и тронул дверь каюты, где весь вечер гремели песни. Дверь, как он и ожидал, оказалась незапертой на крюк. Но тут же Арсению пришлось в недоумении замереть на пороге: укутавшись одеялами, нагулявшаяся вольница спала крепким зоревым сном. Пожав плечами, Арсений отступил назад и прикрыл дверь. «Кто же тогда?» — начал он гадать, вышагивая вдоль борта брандвахты и поглядывая на занавешенные окна. Обойдя корму, он вышел на правый борт, обращенный к берегу, постучал в одно окно. Немедленно послышался скрип сетки железной кровати и шлепанье босых ног. Выглянув из двери в одной майке и трусах, Сергей Кисляев задвигал кустистыми выгоревшими бровями и поторопил:
— Скорее, не гляди так…
— Вы когда легли? — спросил Арсений.
— Да уж под утро, — ответил Кисляев. — Все ходили по берегу, поглядывали. Все тихо было. Забуянили двое с земснаряда, так мы их живо эвакуировали… Ну, а как зарядил дождь — разошлись по каютам. И завалились спать, конечно. А что произошло?
— Лодку проспали.
— Угнали?! Но как же без свечей?
— Умеючи все можно.
— Это они, гады, угнали. За спиртом. Все-таки угнали! — загорячился Кисляев. — Значит, как только мы под утро уснули… Обожди, но где же они достали свечи?
— Они спят, как младенцы, — вздохнув, сообщил Морошка.
— Спят?! А кто же тогда? Может, матросы с земснаряда? Но зачем им чужую лодку брать? Рисково. Можно получить по шее.
— Оденься, сходим к Вареньке, — предложил Арсений. — Может, она что-нибудь знает…
И хотя Кисляев был очень озадачен случившимся, он по привычке, установившейся в кругу однополчан, не смог, раз выдался случай, удержаться от шутки:
— Боишься один ходить по женским каютам, да еще на зорьке? Со свидетелем надо?
— У тебя не язык, а ботало.
— Тяжела ты, шапка Мономаха!
— Что-то веселый ты нынче, а? Может, угостили? А ну, дыхни…
Они постучали в дверь каюты, где жила Варенька. Никакого отклика, хотя известно было, что повариха спит чутко, как белка, и всегда по первому зову бросается к двери. Тишина в ее каюте показалась странной, и Морошка вполголоса позвал:
— Варенька!
— Зови погромче, — посоветовал Кисляев. — Пригульнула, должно быть, ночью, вот и дрыхнет.
Но Морошка толкнул дверь молча.
— И не закрылась, — смеясь, сказал Кисляев.
Переступив порог, Арсений не сразу поверил своим глазам: каюта Вареньки была совершенно пустой — ни самой поварихи, ни ее вещей, ни той горы консервов, что она закупила в плавлавке.
— С шиком собрались, — едва переведя дух, проговорил Морошка. — На материк задумали махнуть, однако.
— Но кто же? Кто? — выкрикнул Кисляев. — Если те спят, то и не знаю, на кого еще подумать? Пошли по каютам!
Подняли всех рабочих, живущих на брандвахте. Все были на месте. И никто не слышал ночью никакого шума.
