Шумел листопад. Леса покорно и печально, почти не стихая, порошили багряной листвой. Горестный, все заглушающий шорох властно заполнял лесную глухомань. Опавшими листьями осень щедро выстилала все дороги и поляны. Когда налетал ветер, тучи мертвой листвы поднимало от лесов, легко кружило в просторной вышине и несло на восток, — и тогда казалось, что над унылой осенней землей бушует багряная метель.
Шум листопада наполнял душу Андрея тоской и тревогой. В полинявшей гимнастерке, со скаткой шинели и винтовкой, он шел усталым шагом, часто обтирая запыленное лицо пилоткой, и — случалось — сам удивлялся, что идет: так иногда плохо чувствовал под ногой землю. Эта осень ворвалась в родные места хотя и в положенное время, но все же, как думал Андрей, особенно внезапно и дерзко. Андрей не мог смотреть спокойно на сверкающие холодной позолотой леса, на голые, обнищавшие поля, смотреть и видеть, как всюду торжествует жестокая сила осени.
В полдень, остановившись на вершине высокого холма, Андрей выпрямился во весь свой рост и с усилием огляделся вокруг. На дорогах, в пыльной мгле, гудели машины, грохотали обозы, двигались колонны солдат. В осеннем поднебесье, сверкая на солнце, тянулись на восток немецкие самолеты; они с воем бросались на дороги, и земля тяжко ахала, и над ней взлетали черные кудлатые султаны дыма. Тяжело вздохнув, Андрей разгоряченно воскликнул:
— Какая осень! Какая осень!
Отделенный командир сержант Матвей Юргин, высокий, смуглый и угрюмый сибиряк, спросил тревожно:
— Что с тобой, а? Почему ты… такой?
— Ты видишь, какая осень?
— Осень шумная…
— Страшная, — возразил Андрей.
— Ты захворал, — убежденно заметил Юргин.
Дивизия отступала глухими проселками, а то и бездорожьем, по темному и болотистому ржевскому полесью.
На склоне небольшого пригорка, у самой дороги, одиноко стояла молоденькая береза. У нее была нежная и светлая атласная кожица. Береза по-детски радостно взмахивала ветвями, точно восторженно приветствуя солнце. Играя, ветер весело пересчитывал на ней звонкое червонное золото листвы. Казалось, что от нее, как от сказочного светильника, струился тихий свет. Было что-то задорное, даже дерзкое в ее одиночестве среди неприглядного осеннего поля.
Увидев березу, Андрей сразу понял, что самой природой она одарена чем-то таким, что на века утверждало ее в этом поле. И Андрей внезапно свернул с дороги. Он подошел к березе, и ему вдруг показалось, словно что-то рвется в груди…
С детских лет Андрей любил березы. Он любил смотреть, как они, пробуждаясь весной, ощупывают воздух голыми ветвями, любил всей грудью вдыхать запах их листвы, густо брызнувшей на заре, любил смотреть, как они шумно водят хороводы вокруг полян, как протягивают к окнам ветви, густо опушенные инеем, и качают на них снегирей…
Матвей Юргин с дороги окликнул Андрея. Тот не обернулся, не ответил, — торопясь, сбрасывал скатку шинели. Тогда Юргин вернулся к Андрею и, схватив его за руку, спросил с еще большей тревогой:
— Да ты что, Андрей? Что с тобой?
Андрей взглянул на сержанта, как не смотрел никогда, и сказал, подаваясь грудью вперед:
— До каких же пор? До каких?
Юргин никогда не видел Андрея таким. Это был солдат кроткого, доброго нрава; на его красивом задумчивом лице всегда ровным светом светились родниковые глаза. Что с ним стало? Лицо Андрея горело темным сухим румянцем, глаза были полны глухой тоски и слез, а губы, потрескавшиеся на солнце, схватывала дрожь. И шептал он запальчиво:
— До каких мест?
— Ну, ну, — поняв наконец, Юргин попытался урезонить Андрея. — На это командиры есть. Они знают. Дадут приказ — встанем. Что ты, в самом деле, весь горишь?
Андрей вдруг опустился на землю у березы и с минуту не трогался с места, прикрыв руками глаза. Потом взглянул на запад. Там стояла, занимая весь край неба, багрово-дымная темь. В ней вспыхивали зарницы. А по унылым осенним полям все мела и мела лиственная метель. И Андрей с тяжелой болью в голосе спросил:
— И зачем они пришли к нам? Зачем?
Юргин промолчал, понимая, что Андрей не ждет ответа, и поднял его скатку с земли. Тогда Андрей, не оборачиваясь на восток, где стояло темное еловое урочище, доверчиво сообщил:
— За лесом — Ольховка.
— Твоя? — удивился Юргин.
— Моя…
И Андрей еще с минуту сидел у березы, не трогаясь, прикрыв руками глаза…
