Стремнина - [3]

— Бережешь ты их, однако…

— Сгодятся для полезного дела!

— Все чудишь!

Помахав рукой рабочим на спаровке, Морошка отошел от теплохода. Его катер, весь содрогаясь, виляя кормой, упорно боролся со стремниной.

Осторожно, малым ходом прошли в дыму, поблизости от скалы Буйного быка, где веяло сырой погребной прохладой. Затем в излучине начался длинный приплесок, у которого вдали, поближе к устью речки Медвежьей, выходящей сюда из глубин тайги, ютилась вся флотилия прорабства: брандвахта, баржа с волокушей, паузок-склад, небольшой плавучий кран, разные лодки. А выше приплеска, по-над обрывом, куда вела одна крутая тропа, среди одиноких лиственниц виднелись избушки бакенщиков и прошлогодней рубки прорабская изба. Позади стана — рукой подать — возвышалось каменистое взгорье, густо заваленное старым буреломом, с высоко торчащими голыми скалами.

Грохот взрыва словно приглушил на время ту тревогу, что гнала сегодня Морошку сильнее ветра. Не дойдя до своего стана, он круто завернул в реку и вскоре оказался поблизости от места взрыва. Вода здесь все еще была черной, замутненной пороховой гарью, и течением повсюду гнало погибших мелких рыбешек. На витых струях катер стало так швырять из стороны в сторону, что у моториста, яростно орудующего штурвалом, все лицо залило ручьями пота. Медленно продвигаясь вперед, Арсений скользил проницательным взглядом по бурлящей стремнине — осматривал речное дно.

Он вырос поблизости от Буйной и знал шиверу с детства. Второй год он рвал здесь подводную скальную гряду, углубляя, расширяя и спрямляя на ней судовой ход, и очищал речное дно от взрыхленной породы и камней. Он отлично, наперечет, без изыскательской карты, знал здесь все отдельные гребни, выступы, надолбы, зубцы и плиты, все глыбы, отторженцы и камни-одинцы, которые на техническом языке звались подрезками, — их надо было подре́зать, уничтожить, чтобы создать на шивере необходимые для судоходства глубины. По тому, как и где извивались, сходились отдельные потоки и струи, где и с какой силой натягивалось поверх каменных преград атласное полотно воды, где и как играли буруны, завивались воронки и ходила кругами пена, где и как било кипенью со дна и клокотало, — по всему этому, да еще по многому другому, о чем и рассказать-то невозможно простой речью, Арсений Морошка безошибочно определял в любом месте причудливый рельеф дна. Стоило взорвать одну подрезку — немедленно изменялся характер потока не только там, где она была, но иногда и значительно ниже по течению. Все лето, по мере того как шли взрывные работы, шивера менялась с каждым днем.

Вскоре Морошка вывел катер к тому месту, где Володя Полетаев в его отсутствие взорвал три подрезки — три большие плиты у края судового хода. Взрыхленная порода на месте взорванных плит едва не вылезала из-под лихо пляшущей воды. «Убирать надо, убирать», — озабоченно подумал Морошка и тронул моториста за плечо.

«Отважный» уже стоял на своем постоянном месте, а взрывники один за другим сбегали по трапу к большой каменной плите, выступавшей невдалеке из земли. Сюда же, несомненно на встречу с Морошкой, от брандвахты и от избушек с обрыва потянулись одинокие мужские фигуры: в глухих местах люди ждут не дождутся новостей из большого мира.

Но где же Геля? Неужели не появится на палубе брандвахты или у обрыва? Чем она занята? Переписывает наряды или шьет мешки для пороха?

Арсений и раз и другой поторопил чересчур осторожного моториста, боявшегося подводных камней. Не помогло. Душа Морошки вновь заныла от нетерпения увидеть Гелю и узнать, что стряслось с этой девчонкой, во многом похожей на тех незадачливых птенцов, какие раньше времени вываливаются из родного гнезда.

…Но вот и берег.

Несколько рабочих, все в резиновых сапогах, загодя войдя в реку, подхватили катер за края бортов и выволокли его на галечную отмель. Не успел Арсений соскочить на землю, рабочие уже потащили из катера тюки газет.

— Вот он, глядите! — потрясая газетой, закричал Сергей Кисляев, бывший солдат, кареглазый, разбитной парень с выгоревшим на солнце до льняной белизны чубом. — До чего хорош! И уже майор!

И всегда-то рабочие с жадностью накидывались на газеты. Но сегодня с особенной торопливостью расхватали тюки: страницы газет были заполнены портретами космонавта-2 Германа Титова, всего четыре дня назад более семнадцати раз облетевшего вокруг Земли. У плиты стало шумно. Заговорили на все голоса, обрывисто, крикливо, перебивая друг друга:

— Уму непостижимо!

— Отчаянный человек!

— Между прочим, мой земляк.

— Еще скажешь, сродственник?

— Не сродственник, а из одного района.

— Расхвастался!

— А я своими глазами видел, как он летел.

— Где летел, чего городишь?

— Прямо над Ангарой. Как звезда первой величины.

— Померещится же!

— И даже спал в полете, вот ведь чудо! Как ни говори, а в невесомости.

— Подумаешь, чудо! Да я где угодно усну, лишь бы мошки не было.

С невольной улыбкой прислушиваясь к разноголосице вокруг плиты, Арсений выкладывал из чемодана спиннинговые катушки, лески в хрустящих целлофановых пакетах, разные тюбики и флаконы, коробки с патронами для малокалиберной винтовки. Он ждал, что взрывники, завидев привезенные им покупки, вот-вот бросятся к плите. Но они были полностью во власти молодого, улыбающегося космонавта. «Занятно! — сказал себе Морошка. — Совсем разные люди. А сейчас — как близнецы. Перед большим подвигом, стало быть, все и хорошеют, и умнеют, и смелеют…»