Стремнина - [104]

— Батю-то как же? — спросил Морошка.

— А так и нашли… — У паренька сильно дрожали колени, и он, вероятно, стеснялся прораба, который тоже ведь был в мокрой одежде, но владел собой. — Остались мы целы, она опять как крутанет — и прямо в дымище! А когда выскочили, где посветлее, тут его сразу и нашли. Опоздай мы немного, и утоп бы наш батя, точно говорю!

Смотря себе под ноги, паренек вдруг добавил смущенно:

— Она о вас убивается.

У Морошки защипало в горле, он покашлял, прикрывая рот ладонью, и сделал вид, что не расслышал последних слов паренька. Едва разжав скулы, опять спросил о Демиде Назарыче:

— В памяти он?

— Рассуждает…

От толпы, что окружала плиту, отделилась одна фигура в лыжном костюме и кепке. Паренек воскликнул:

— Вон она увидала!

Он открыто восхищался храброй геодезисткой.

Слезы текли по лицу Обманки. Никого не стесняясь, она бросилась к Морошке, едва тот ступил на берег, прижалась к его груди. Да и Морошка, никого не стесняясь, гладил ее плечо и не отстранял столько времени, сколько ей самой потребовалось, чтобы приутихнуть.

— Ты весь мокрый, ты простудишься, — заговорила она, услышав, что сзади подходят парни. — Сейчас же переоденься!

Она была и жалкой и счастливой. Бледное, измученное ее лицо без ярко накрашенных губ казалось совсем обычным, невыразительным, мокрые космы, выбившиеся из-под кепки, облепляли лоб и уши, поношенный зеленый лыжный костюм, вероятно взятый у кого-то из парней, делал ее неуклюжей, а уж изношенные кирзовые сапоги любому человеку могли придать самый дурной вид. Но ее чудесные зеленые глаза, залитые слезами, были, несмотря ни на что, счастливы, очень счастливы.

— Испугалась? — спросил ее Морошка.

— Очень, — ответила она тоже тихо, словно между ними шел совершенно секретный разговор. — И сейчас еще все во мне мертво.

— Как батя?

— Идем скорее, — спохватилась Обманка. — Он тебя ждет. Никак не хотел верить, что ты погиб.

Парни, стоявшие позади, молча расступились, и Морошка, оскальзываясь на гальке, быстро направился к плите.

На пути, как из-под земли, вынырнул горный инспектор Волохов. В его глазах таился ужас, — вероятно, Волохов отчетливо понимал, что после такой большой аварии, да еще случившейся в его присутствии, ему несдобровать. Волохов уцепился за руки Морошки так, как цепляются зверьки-подранки, и залопотал взахлеб:

— Неужели он погиб? Неужели?

— Да вы не волнуйтесь, — ответил Морошка, спокойно, но властно высвобождая руки. — Он на земснаряде. Обсушивается и спирт глушит.

— Глушит? Почему глушит? Ах, да… — Едва-то едва дошло до него знакомое слово, он опомнился, но, перед тем как уступить путь Морошке, проговорил нервно, захлебчиво: — Я сейчас же к нему, сейчас же! — Получилось так, будто он торопится выполнить пожелание самого Морошки. — Как это ужасно! Как ужасно! Такой случай…

— Идите, вон лодка, — указал ему Кисляев.

На плите, на ватном матрасе и нескольких подушках, с высоко приподнятой головой лицом к реке лежал Демид Назарыч. Под одеялами, натянутыми до подбородка старика в седой колючке, угадывались забинтованные руки. Голова его — будто в чалме. Рот слегка приоткрыт, губы бескровны и неподвижны, а глаза — не острые, как всегда, а мягкие, добрые, спокойные, но немного усталые, как у мудрых людей перед сном.

Хотелось Морошке, ой как хотелось броситься к бате! Но он остановился, немного не дойдя до плиты, — так, чтобы Демиду Назарычу удобно было смотреть в его лицо.

— Батя! — простонал Морошка, и у него потекли слезы. — Ах, батя, батя…

Глаза у Демида Назарыча ожили, взгляд стал острее и даже слегка построжел, — вот так он смотрел, бывало, на охоте, перед выстрелом. Арсений понял, что старик в полном сознании и что ему не нравится его слабость.

— Я заряд хотел сбросить, — заговорил Демид Назарыч, с трудом шевеля губами, вроде бы извиняясь за свою нерасторопность и одновременно стараясь уточнить причину своей беды.

— Ты, батя, себя не вини, — сказал на это Морошка. — Виноватого я знаю.

— Знамо, он, Родыга, — выговорил Демид Назарыч.

— Я и сам сейчас так думал, — признался Морошка. — А зря: виноват-то, пожалуй, только я один. Прости, батя! Откажись я возиться с его снарядом наотрез — и не быть бы этой беде. Твердости не хватило.

Демид Назарыч слегка прикрыл глаза, вслушиваясь в покаянные слова прораба, и промолчал, словно бы от слабости, но сердцу Арсения было дорого это мудрое молчание старика. Потом он открыл глаза и поглядел на Морошку долгим и добрым взглядом. Он хотел, чтобы сегодняшний случай остался для Морошки зарубкой на всю жизнь.

Арсений согласно кивнул, принимая его совет. Теперь Морошке не терпелось узнать от самого Демида Назарыча, что с его руками, но он не решался заговорить. Демид Назарыч догадался, что мучает Морошку, и сообщил спокойно, с надеждой, что и прораб встретит его сообщение достойным образом:

— Правую отрежут… — Уловив еще что-то во взгляде Морошки, добавил: — Может, и по локоть.

— Больно? — спросил Арсений.

— Не… — ответил Демид Назарыч. — Только горит все время. Вроде я ее в огонь сунул и держу…

— А голова?

— Как с медовухи.

— Потерпи, батя, сейчас отправим в Железново, — Арсений обернулся к толпе рабочих. — Где теплоход?