Стремительный поток - [6]

– Я рассказывала мистеру Калвину, мисс Рэндолф, о выступлении Криса в роли дорожного полицейского сегодня утром.

Словно ожидавший повода для того, чтобы вмешаться в разговор, Хью Рэндолф спросил:

– Как это случилось, мисс Уинн?

Мисс Уинн! Из уст Джин сам собой вырвался вопрос:

– Разве вы не миссис Уинн?

– Нет. Меня зовут Констанс, мы с Кристофером близнецы.

Когда красавица повернулась к Хью Рэндолфу, чтобы ответить на его вопрос, Джин почувствовала раздражение Лютера Калвина оттого, что нарушили его монополию на внимание Констанс.

– Сегодня днем на дежурство на перекрестке должен был заступить Люк Картер. Его жена заболела. Крис побывал сегодня утром у них и понял, что в Картере нуждаются дома. Он пошел в муниципалитет и объяснил это его начальству. Оказалось, что дежурить на месте Картера некому. Крис раньше уже регулировал движение во время забастовки полицейских, он числится в резервном списке, поэтому добровольно вызвался постоять на перекрестке вместо Люка. Начальник полиции очень обрадовался. Вначале, правда, заставил Криса поклясться, что он не допустит, чтобы христианское милосердие мешало дисциплине. Но он напрасно волновался. Крис твердо убежден, что водителям, подвергающим опасности жизни других людей, спуску давать нельзя.

– И хороший ли у него был улов нарушителей закона? – осведомился Лютер Калвин.

«Этот старый инквизитор с радостью зажал бы пальцы несчастных нарушителей в тиски», – подумала Джин, глядя на него с плохо скрываемым отвращением.

– Еще не знаю, мистер Калвин. Крис, придя домой, успел только переодеться. Мы чуть не опоздали на ужин. – Констанс воспользовалась паузой в беседе на другой стороне стола, чтобы поинтересоваться: – Кристофер, у тебя были сегодня днем какие-нибудь захватывающие приключения?

Ее брат рассмеялся:

– «Захватывающие» – не то слово. Драматические! Одна колымага заглохла и скончалась прямо на перекрестке. Диагноз коронера – преклонный возраст. В нее влетели две машины. Потом…

Джин затаила дыхание. Неужели настал ее черед?

– … угрюмый джентльмен в плаще с бархатным воротником и цветком в петлице затеял со мной серьезную беседу, когда мимо прошмыгнул автомобиль с подозрительно просевшим багажником. Беседа была не настолько увлекательной, чтобы я не приметил лицо водителя и номер этой машины. Я позвонил шефу, и водителя задержали вместе с контрабандным грузом до того, как он пересек границу города. – Кристофер улыбнулся хозяйке. – И вы утверждаете, что моя работа скучна!

Джин обратилась к нему с некоторым вызовом в голосе и во взгляде:

– И это все? Меня так увлек ваш рассказ. Вы не арестовали ни одного нарушителя?

Их взгляды встретились.

– Мне жаль вас разочаровывать, но больше ничего из ряда вон выходящего не произошло. Так вы говорили, графиня…

Джин зарделась. Он рассказал о том, что считал из ряда вон выходящим, а ее смешал с толпой. Она чувствовала себя так, будто ее отшлепали и поставили в угол.

Позже в гостиной ее возмущение поутихло благодаря магии голоса Кристофера Уинна. Глаза Замбальди, аккомпанировавшего ему на рояле, увлажнились от нахлынувших эмоций. Джин украдкой взглянула на Калвина. Тот сидел, сложив пальцы домиком, сжав губы, с окаменевшим лицом и неподвижным взглядом. Оплот Новой Англии, сказала про него бабушка. Твердый и холодный как гранит. Виттория ди Фанфани помахивала в такт музыке рукой с блестящими ногтями и не сводила глаз с импресарио. Под звуки рояля Кристофер Уинн исполнял песню за песней.

– Больше не надо! – запротестовал он, когда Замбальди заиграл очередную мелодию. – Не забывайте, что не все присутствующие здесь – такие же заядлые меломаны, как мы.

Итальянец вытер взмокший лоб платком – тоненьким, словно вытканным из паутины – и сел рядом с графиней.

– Откройте же мне тайну: почему, имея такой голос, вы служите проповедником, – проворчал он с явным презрением, прозвучавшим в последнем слове, – когда могли бы стать всемирно известным певцом?

Лютер Калвин встрепенулся.

– Я возражаю против того, с каким пренебрежением вы произносите слово «проповедник», мистер Замбальди, – желчно заявил он. – Вы забыли, что сказано в Писании: «Как будут они взывать к Нему, не уверовав в Него? Как уверуют в Того, о Ком не разумеют? И как уразумеют без проповедующего им?»

Замбальди скептически хрюкнул:

– Не всякая проповедь произносится с церковной кафедры. Мне случалось наблюдать, как пение делает с человеком то, чего не сделали бы самые красивые и мудрые слова за долгие годы.

По-прежнему стоя у рояля, Кристофер Уинн кивнул:

– Я тоже такое наблюдал, синьор Замбальди. Поскольку я глубоко ценю тот интерес, который вы и госпожа графиня проявили к моему голосу, и поскольку хочу, чтобы вы оба поняли, что в оперу меня не заманить ни посулами, ни угрозами, я расскажу вам, какое влияние на меня оказала музыка. Я проходил студенческую практику в госпитале, когда началась война. Все мои предки были врачами, я не думал ни о какой другой профессии для себя и отправился за океан. В течение года я служил в таком месте, которое французы называли «фронт фронта», – вправлял сломанные кости, зашивал раны, облегчал боль. Исцеляя тела людей, я был бессилен привнести свет в темные уголки сердец и душ умирающих, чтобы они могли приблизиться к встрече со смертью, пребывая в мире с самими собой, в уверенности, что они лишь переходят в новую жизнь.