Стрелка - [28]

Тут есть варианты смыслов, богословы и в третьем тысячелетии решить не могут. Или — решиться? И вообще — член у Авраама был не простой, а обрезанный. Символ единения с богом.

Поэтому христианам следует, наверное, в аналогичной ситуации, хотя бы одной рукой держаться за крест. Или за что ещё сильно сакральное. А другой в это время…

Или уж — сразу двумя. Я имею в виду — за крест.

– Не отвлекайся. Давай по делу.

– Да-да, по делу. Утром… хорошо, что двери были на засов закрыты, а то нас бы так в постели и нашли. А так Шух на свою овчинку у порога выкатился. Только и успел напоследок мне в глаза глянуть, да сказать, по обыкновению своему: «ш-ш-ш». Я тогда целый день всё никак решиться не мог. Что это было и чего теперь делать?

– Чего-чего?! Холопа-блудодея взять в конюшню, бить кнутом! До смерти! (Лазарь, как и типично для подростка, предлагает Сталинское решение: «Нет человека — нет проблемы»)

– Лазарь, уймись. Кому брать? Слугам отца Божедара? Тогда надо отцу рассказать.

– Верно: к отцу с этим идти я не мог. Да и вообще… Я батю и видал-то за жизнь несколько раз всего. Как он посмотрит… Как бы хуже не было. С матушкой о таком деле говорить… Она — баба. Да и я для неё — дитё малое, несмышлёное. Лишь бы был здоров да сыт. А остальное… — блажь детская. На Шуха днём поглядываю — у него лицо каменное. Я уж, грешным делом, подумывать начал — привиделось мне, почудилось. На другую ночь дядька мой в опочивальню вернулся, повечеряли, спать легли. Я лежу, не сплю, волнуюсь. Привиделось или нет? Дядька мой храпеть начал. Он как заснёт, так начинает «громовые раскаты» издавать. Тут лампадка помигала да погасла. Тихо, темно. Я… так трясусь — аж дышать перестал. Тут шорох лёгкий, одеяла на постели мои откинулись, и у меня под боком… холодное. И — голое! И в ухо тихое: «Ш-ш-ш». Руку мою тянет и… и опять в кулаке у меня… и на темечко подавливает… Ну я и… опять к нему… не так быстро, потихоньку… Тут приложусь, там поглажу… Интересно же! Он-то — большой парень, а от моего просто касания — даже и дышать перестаёт… Когда я назад из-под одеял вылез — дядька храпит будто и не было ничего. Шух меня по щёчке погладил и к себе, на овчину у порога, шмыгнул.

– Ты должен был крик поднять! Дядьку своего разбудить! Наглого холопа со своей постели вышибить!

– Гос-с-поди, Лазарь. Ты дело-то себе представь. Шух старше и сильнее Божедара. Вышибить с постели — тихо не получится. Шум поднять? Дядьку разбудить? Если человек храпит, то спит крепко. Пока добудишься… Опять же: пойдёт звон, за ним сыск. А с чего это холоп к господину в кровать полез? И чего они там делали? А прежде такое бывало ли? И что папенька с маменькой, сёстры да родня, прислуга да соседи юному бояричу скажут? Повторят русскую мудрость: «к чистому — грязь не липнет»?

– Ты верно говоришь. Только ещё есть: мне ближе Шуха никого нет. Отдавать единственного во всём свете друга им на суд… А он даже сказать, даже защититься — не может! Что он же — не силком, не примучиванием. А мне… не в тягость. Скорее… хорошо. Что ему со мной хорошо.

– И вы с ним так семь лет прожили и не разу не попались?

– Нет. Не семь. Шесть с небольшим. Нет, никто не узнал. Мы с ним осторожно. Он знаешь какой умный! Как исполнилось мне 15 лет — пришло время в службу княжескую идти. Тут Шух мне лицо рукавицей натёр, всё горит, матушка перепугалась — заболел сынок единственный. Потом другое, третье придумывал… Всё служба моя откладывалась. А тут — поход. Собралися семейством на совет, да и порешили: мне вести хоругвь. За это мне шапку дадут. А, коль я в воинских делах не сведущ, то воеводой при мне идти стрыю, отцову младшему брату. Маменька сильно убивалась как провожала, батяня тоже смурной ходил. Только пока, как я смотрю, ничего такого страшного в этом деле — хоругви водить — нету. Вот мы с Шухом и решили… Да вот — вам попались. Видать, на то воля божья. Отпустите нас. Пожалуйста.

Я задумчиво рассматривал рассказчика. Он не врал. Правда, сказал не всю правду. Есть логика отношений между любовниками: они или затухают, или рвутся, или развиваются, разнообразятся. Поддерживать отношения на одном и том же уровне длительное время… — вряд ли.

– Серебро есть?

– Е-есть. У стрыя. Мошну — он держит. И всякое иное майно. Мне… я ж только в усадьбе жил, в миру не хаживал, цен не знаю. Отец сказал: так вернее будет. А то обманут мошенники всякие.

Продолжать не надо: получить что-то за сохранение тайны прямо сейчас — не получится. У меня в голове прокручивались разные… двух-, трёх- и более- ходовки. Привлекли внимание некоторые детали рассказа Божедара, возможные последствия и ограничения…

– Сказочку ты славную рассказал, жалостливую. А мы — её проверим. Садись-ка вот сюда, на корень сосновый. Не так. Верхом.

Божедар заволновался, не понимая. Сзади завозился его Шух. Я ухватил парня за шиворот, перетянул на шаг в сторону, посадил на выступающий из земли корень, подобрав аккуратно сложенную им опояску, заплёл ему локотки за спиной и прижал затылком к стволу.

– Это — чтобы ты шуток глупых шутить не вздумал.

Наклоняюсь к его лицу, внимательно вглядываюсь в глаза, одновременно носком сапога сдвигаю подол его рубахи и чуть наступаю на маленький беленький… Как он сказал? «Писюн»?