Стрела и пламя - [9]

— Был один асур, — сказал Читрасена, зло улыбаясь, — которому предсказали, что его убьет стрела женщины. Так что он не боялся сражаться с мужчинами.

— Но я не стала ждать, когда он убьет моего любимого мужа, и сама взялась за лук. — Гандхарви стянула с левой руки широкий браслет. — Вот видишь, Арджуна — тетива ударила меня по голой руке. Если бы мой упрямый муж раньше подарил мне этот широкий, защищающий от удара тетивы браслет, красота моя осталась бы безупречна…

Читрасена склонился к ее руке и поцеловал тонкую полоску шрама.

Давние и свежие следы войн пятнали совершенство Сварги — спекшаяся в гладкое стекло земля, обрушенные стены, оскверненные источники… В мире людей уже через несколько лет пожарища и поля сражений зарастают травой и молодыми деревцами, источники очищаются, обгорелые деревья падают, их скрывает вьюнок, и люди снова селятся на прежнем месте. Здесь было не так — и следы древних войн выглядели столь же свежими, как след недавнего набега.

Асур, явившийся на призыв Девадатты, был огромен. Дело было не в природе Сварги, в которой смертному, если он не умеет сосредотачивать свое внимание, все будет казаться или невероятно огромным, или чудовищно удаленным, а в самом асуре. В полтора человеческих роста, широкоплечий, облаченный в панцирь из красной меди, перепоясанный ремнями, с гривой нечесаных волос, в которую вплетены были золотые и медные украшения, он навис над Арджуной, как скала.

— Кто ты такой и что тебе нужно? — пророкотал он.

— Я — Арджуна, сын Панду. Именем Индры, владыки Сварги, я приказываю вам, сыны Дити и Дану, покинуть этот город, который вы захватили обманом, и удалиться в миры Паталы, отданные вам во владение сообразно вашей природе. Передай это своему царю.

Асур захохотал.

— Сын Панду? Ты отпрыск Индры, вероломного обманщика! Передай своему отцу, что не в его власти изгнать нас. Его стрелы не причинят нам вреда.

Асур гулко ударил кулаком в нагрудник.

— Ибо сам Брахма-дэв за подвиги в аскезе даровал нам защиту, которой не одолеют ни дэвы, ни наги, ни ракшасы, ни гандхарвы и сиддхи.

— А человек?

— Что? — асур опешил.

— Ты не упомянул среди условий своей неуязвимости человека, — пояснил Арджуна.

Асур захохотал еще пуще:

— Человек? Ты? Ступай прочь, букашка, не то я лопну от смеха! Вот и выйдет по-твоему — помру от человека, а как же!

Арджуна вздохнул и поднял лук. Из пальцев, оттянувших тетиву, выросла полоска голубого света, принявшая тут же облик стрелы. Одно движение мысли, одно движение пальцев — стрела молнией сорвалась в полет, и воздух загудел от сотен молний, на которые она разделилась.

Никогда прежде Арджуне не приходилось биться одному против целой армии. Тем более — армии могущественных асуров, тысячелетиями упражнявшихся в искуcстве войны, владеющих магией. Но здесь, на небесах, он был сыном Индры, он владел всем оружием богов, и сам Шива даровал ему пашупата-астру. Поэтому Арджуна натянул лук и послал тысячу стрел навстречу летящим в битву асурам. Ржали кони с огненными гривами, опрокидывались колесницы, и раненый кричал, пытаясь вырвать стрелу из груди. Панцири из черненой меди больше не были защитой асурам из племени ниватакавачей, потому что от стрел, пущенных рукой человека, им не было спасения.

В сражении Арджуна всегда ощущал, что он рожден для этого — вести армии и осыпать стрелами врагов. Тем страшнее было окончание боя, когда среди разбитых колесниц и мертвых тел он видел тех, кого вел за собой. Горе о погибших, боль раненых, пламя погребальных костров неизменно сопутствовали высокой радости битвы, словно похмелье — долгому пиру. Но сейчас Арджуна был один, и ничья жизнь не зависела от его приказов. С ним был лишь Матали, колесничий Индры, видевший тысячи таких битв.

Грозно и страшно пела тетива лука по имени Гандива, и стрелы поражали врагов, не давая им подойти к Арджуне, и стрела сбивала стрелу в полете, и сияющие наконечники разрывали потоки чар. Страшен обоеручный боец, ловко стреляющий с правой и с левой руки, но вдесятеро страшнее астрадхари[10], чьи стрелы суть мантры, оружие богов. Арджуне не было необходимости произносить их — каждая мантра была видом сосредоточения, напряжением в ткани мироздания, и он лишь посылал ее ввысь с каждой стрелой. Молнии и пламя, грозовые струи, мощные вихри и сияющие острия поражали асуров, и это было подобно танцу.

Арджуна рассмеялся, разметав ливень черных стрел, пущенных асурами. Ведь это и был тандава, священный танец Шивы, танец разрушения. Битва была музыкой, и битва была танцем. Ему казалось, что он мог бы пребывать так вечно — отражать потоки сил, пускать стрелы в цель, находить слабые места и пробивать их. Тетива Гандивы пела под его руками.

Внезапно золотой свет затопил воды океана, и они вспыхнули, слепя глаза, — то колесница Сурьи опускалась за горизонт, и не угас еще последний золотой блик на пенных гребнях волн и последний отблеск на высоких облаках, как Арджуна опустил свой лук и протрубил в Девадатту, возвещая окончание битвы.

Подножие стены было усыпано мертвыми телами. Ворот не было больше — привратные башни обрушились, между грудами щебня зиял пролом. Матали направил колесницу туда. Колеса не касались земли — иначе проехать было бы невозможно.