Стрела и пламя - [21]

И снова и снова кричала охваченная белым пламенем Уттара, и тело Пративиндхью охватывало пламя погребального костра, и Арджуна рыдал над мальчиком, у которого висок был разбит палицей Духшасаны, и Драупади молча, без слез, гладила лица своих убитых сыновей.

У тех погребальных костров весь мир Юдхиштхиры осыпался пеплом. Ему не было дано откровения высшего смысла, как Арджуне. Он не успокоился местью, как Бхима. Мир распадался, и некому было удержать его от разрушения. Это было несправедливо. Разве нет воздаяния, разве нет справедливости в этом мире, где и без того царит смерть? И тогда, на дне отчаяния, Юдхиштхира понял, что боги тут не помогут. Вся справедливость на земле вершится руками людей. И если он не хочет, чтобы пепел засыпал весь мир за пределами Курукшетры, он должен стать опорой миру.

С того дня он стоял непоколебимо — Царь Справедливости, удерживающий мир на границе эпох. Кали-Юга захлестывала мир, как волна, но города стояли, и пастухи по берегам Ямуны пасли свои стада, и земледельцы пахали поля. Когда-нибудь рухнут и они — нет ничего вечного. Но не сейчас.

Царский путь

Собака плелась за человеком уже давно. Сначала человек был не один — но его спутники умерли один за другим. Последней умерла женщина, и человек долго сидел над ней, держа за остывающую руку и плача. Над другими своими спутниками он не плакал. Потом он сложил костер, с трудом набрав сухих веток, и положил тело женщины в середину. Масла у него не было, и костер долго не хотел гореть, но потом язычки пламени побежали по веткам, коснулись одежды женщины — и вдруг взвились жарко и грозно.

— Прощай, любовь моя, — сказал человек. — Ты вышла из огня и уходишь в него.

Когда костер угас, человек снова двинулся в путь — все выше и выше по склону. Здесь, высоко в горах, даже в солнечный день дул холодный ветер, и человек кутался в меховую накидку. Видно было, что он не привык носить одежду здешних горцев — штаны и рубашку из козьей шерсти, да и сапоги тоже.

Вечером, устраиваясь на ночлег, человек заметил, что пес хромает. Он подозвал пса — тот подошел, поджимая переднюю лапу, рассаженную об острый камень. Человек осмотрел рану, промыл, помазал пахучей мазью и даже оторвал полосу от нижней рубашки, чтобы сделать перевязку.

— Вот, уж как получилось, — приговаривал человек. — Накула бы сделал лучше, но он умер, что ж поделать.

День за днем человек и собака шли к вершине. Человек делился с собакой едой. Собака благодарно лизала ему руки и ложилась спать в ногах, чтобы было теплее.

И вот они вышли на вершину. Густо-синее небо подпирали острые снежные зубцы Химавата, сверкающие ослепительной белизной. Вся зелень осталась внизу, здесь только плотные подушки можжевельника и хилый стланик цеплялись за камень. Человек осторожно обошел белые звездочки эдельвейсов. Пес сделал то же самое. Ветер рвал с плеч накидку, развевал седые волосы и бороду человека, ерошил густую шерсть пса. Вдруг пес зарычал. Человек обернулся.

Она едва вместилась на площадку у вершины, эта возникшая из ниоткуда колесница — резная, украшенная золотом и самоцветами, запряженная дивными конями. Владелец ее был высок и грозен. Иссиня-черные волосы тучей летели по ветру, гудела тетива на громовом луке, в прищуренных глазах полыхало белое пламя молний.

— Вот и ты, Юдхиштхира! — царь богов говорил негромко, но голос его все равно звучал, как отдаленный раскат грома. — Твой путь окончен. Взойди на мою колесницу, и я заберу тебя на небо.

Юдхиштхира поклонился, сложив руки, и шагнул к колеснице.

— Эй, а это что? — Бог указал на пса, который, поджав перевязанную лапу, двинулся следом за человеком. — Нечистая тварь! Тебе нет места в моих владениях!

Человек посмотрел на пса, вздохнул и вдруг отступил назад.

Бог нахмурился.

— О великий, — сказал Юдхиштхира, — Я не могу отставить своего верного спутника.

— Тогда оставайся, — громыхнул бог. — Братьям своим ты даже погребального костра не сложил.

Юдхиштхира упрямо наклонил голову.

— Прошу простить, о великий, это они покинули меня, а не я — их. И пса этого не могу бросить, ведь он погибнет здесь один.

Громовержец поднял руку — и колесница исчезло, завеса воздуха сомкнулась за ней.

Юдхиштхира отошел под защиту большого камня, сел, скрестив ноги, укутался в накидку и положил руки на колени. Пес сел рядом, пристроил голову человеку на бедро. Рука человека — еще сильная, жесткая от привычки к оружию, опустилась на голову пса, потрепала за ушами.

Свистел ветер над вершиной, нестерпимо яркий шар солнца катился в небе, эдельвейсы сверкали звездами в нежно-зеленых листьях — как вечность назад. Человек сидел неподвижно, закрыв глаза. Лицо его было спокойно — и даже складка меж бровей разгладилась, так что видно стало нарисованный на лбу полумесяц. Одна рука человека лежала на колене, пальцы сложены кольцом, вторая — на голове пса, который так и сидел, прижавшись к человеческому боку.

В грезах своих человек видел дом. Не роскошный дворец в Хастинапуре и не полный чудес дворец Индрапрастхи — а простую лесную хижину, в которой провел детство. На поляне перед домом смуглые подростки играли в камешки, а двое постарше сидели на низкой ветке того самого баньяна, на которой когда-то сидел и он сам. Женщина в простом сари несла кувшин с водой от ручья — он помнил ее, она умерла вместе с его отцом, но здесь она была жива и с улыбкой смотрела на мальчишек, своих внуков. Юдхиштхира сделал мысленное усилие и заглянул внутрь дома. У очага хлопотали женщины, рядом сурово нахмурившийся рослый парень сосредоточенно лепил ладду и выкладывал горкой на блюде. Отец — такой, каким Юдхиштхира его помнил, молодой и улыбчивый, что-то рассказывал двум юношам, сидевшим на почетном месте. Один из них был похож лицом на отца — и Юдхиштхира догадался, что это царевич Вичитравирья, так и не ставший царем и отцом тоже не ставший, а рядом с ним — его старший брат Читрангада, убитый гандхарвами. За домом он увидел близнецов — Накула перевязывал ножку козленку, Сахадева, смеясь, отталкивал упрямую козу, которой не терпелось боднуть лекаря. И Арджуна сидел в тени деревьев на своем любимом камне, скрестив ноги, положив руки на колени, закрыв глаза и слегка улыбаясь. Вот только в иссиня-черных кудрях блестела яркая белая полоса седины, появившаяся в одночасье после великой битвы.