Стрекоза в янтаре. Разделенные веками - [178]

Я смотрела на мозаичную поверхность стола, едва различая переплетения узора. Пальцы рисовали петли, кружки и закорючки, следуя неистовой работе мысли. Чтобы предупредить вторжение якобитов в Шотландию, было необходимо освободить Джейми из тюрьмы, и я должна была это сделать во что бы то ни стало и невзирая на любые последствия.

Наконец я оторвала взгляд от орнамента и посмотрела в упор на маэстро.

– Я пойду на это, – мягко сказала я. – У меня нет другого выхода.

Наступило тягостное молчание. Маэстро Герстман взглянул на мать Хильдегард.

– Она останется здесь, – твердо заявила мать Хильдегард. – Ты сообщишь мне о времени аудиенции, когда все устроишь, Йоган.

Она повернулась ко мне.

– В конце концов, если ты действительно решила так поступить, моя дорогая… – Она сурово поджала губы и помолчала, прежде чем произнести: – Наверное, грешно помогать тебе в подобном деле, но я все же помогу. Я знаю, что у тебя есть веские причины поступать именно так, какими бы они ни были… И может быть, грех этот будет не столь уж велик по сравнению с твоим самопожертвованием.

– О, матушка.

Я чувствовала, что сейчас разрыдаюсь, поэтому молча прижалась щекой к большой грубой руке, лежавшей у меня на плече. Потом бросилась в ее объятия, зарывшись лицом в черную ткань монашеской блузы. Она обняла меня за плечи и повела в розарий.

– Я буду молиться за тебя, – сказала она, улыбаясь, несмотря на то что улыбка мало шла к ее суровому, словно высеченному из камня лицу.

Вдруг она задумалась и, как бы обращаясь к самой себе, проговорила:

– А я все думаю, кого именно из святых покровителей следует просить о помощи в данной ситуации?

* * *

«Марию Магдалину», – подумала я, высвободила руки из рукавов, вознеся их вверх, словно для своеобразной молитвы, и платье соскользнуло с груди, повиснув на бедрах.

Или Мату Хари.[28] Но я была уверена, что эта уж точно никогда не будет причислена к лику святых. А Магдалина, раскаявшаяся блудница, единственная из сонма святых сочувственно и с пониманием отнеслась бы к тому, что я намеревалась предпринять.

Я подозревала, что в монастыре никогда прежде не видели такого одеяния. При том, что на церемонию посвящения в монахини послушницы одеваются нарядно, как невесты Христовы, ни красного шелка, ни рисовой пудры нет и в помине.

«Весьма символично, – думала я, надевая платье, когда дорогой красный шелк коснулся моего лица. – Белое – белый цвет – символ непорочности, красный – символ известно чего».

Сестре Минерве, юной девушке из богатой, знатной семьи, было поручено помочь мне одеться. Умело и с большим вкусом она причесала меня, украсив прическу страусиным пером, увитым мелким жемчугом. Аккуратно причесав мне брови, подвела их графитовым карандашом, а губы подкрасила пером, обмакнув его в румяна. Легкие касания пера щекотали губы, вызывая неудержимую потребность смеяться, но не от веселого настроения, а от близкой истерики. Сестра Минерва потянулась за зеркальцем, но я жестом остановила ее. Я не хотела смотреть в глаза самой себе. Переведя дыхание, я кивнула ей.

– Посылай за каретой. Я готова.

* * *

Я никогда раньше не была в этой части дворца. После долгих блужданий по извилистым коридорам, залитым ярким светом свечей, я уже с трудом осознавала, где нахожусь. Молчаливый джентльмен, прислуживающий королю в спальных покоях, подвел меня к филенчатой двери. Он постучал, поклонился мне и ушел, не дожидаясь ответа. Дверь растворилась, и я оказалась лицом к лицу с королем.

Как оказалось, король был в кюлотах, и я расценила это как добрый знак, поскольку, по крайней мере, сердце мое замедлило свой бешеный бег и прошла тошнота.

Не могу с уверенностью сказать, что я ожидала увидеть, но картина, представшая моему взору, действовала успокаивающе. Король был одет по-домашнему – в рубашку и кюлоты, на плечи накинут халат из коричневого шелка. Я присела в глубоком реверансе. Его величество, улыбаясь, поспешил поднять меня. Ладони были теплыми, хотя я инстинктивно ожидала, что его прикосновение должно быть холодным и липким. В ответ я признательно улыбнулась ему. Моя попытка выглядеть как можно более благодарной удалась, так как он дружелюбно потрепал меня по плечу и сказал:

– Вы не должны бояться меня, дорогая мадам. Я не кусаюсь.

– Нет, конечно же, нет, – произнесла я в ответ.

Он держался более раскованно, чем я.

«Ну конечно, – думала я, – он только этим и занимается».

Я глубоко вздохнула и попыталась расслабиться.

– Немного вина, мадам?

Мы были одни, без прислуги, но вино уже было налито в два бокала, стоявшие на столе, и сверкало рубиновым цветом при свете свечей. Королевские покои были невелики по размеру, но поражали своим богатейшим убранством. В стороне от стола и двух стульев с овальными спинками стоял изящный зеленый бархатный диван. Поднимая бокал и бормоча слова благодарности, я старалась не смотреть на его величество.

– Садитесь, пожалуйста. – Людовик опустился на один из стульев и жестом пригласил меня сесть на другой. – А сейчас расскажите мне, чем я могу быть вам полезен.

– М-мой муж, – начала я, слегка заикаясь от волнения. – Он в Бастилии.