Стражница - [92]

27

Она провела дома после больницы чуть более трех недель. С первыми числами октября что-то в ее организме стало происходить неладное: слабость какая-то появилась и все нарастала, стремительнее день ото дня, подташнивало, кружило голову и, как если б там тлела угольями жаровня, пекло внутри, требуя постоянно пить, пить и пить, – она словно бы вернулась в то состояние, в котором находилась первые дни после операции. Хотя, впрочем, это ее состояние больше напоминало иное, полуторагодовой давности, когда в конце концов поехали к знахарке – тогда еще невестка как раз оказалась беременной. Тоже, как тогда, хотелось выть, царапать себя, утоляя внутреннюю боль, – разодрать себя до крови. Только тогда не было такой слабости, такой немочи, и еще появилась вдруг непонятная одышка – не могла, не задохшись, подняться по лестнице на второй этаж.

Врач, вызванный к ней, приказал ей тотчас ложиться в больницу. Это была та же самая женщина, что являлась их семейным врачом в той специальной, прекрасно оснащенной поликлинике, которая полагалась мужу по его рангу; теперь муж ни на что не имел права, поликлиника обслуживала других людей, но старший сын входил именно в их число, а вместе с ним вошли в число этих людей и они с мужем.

– Не хочу в больницу, зачем мне в больницу? – Альбина столько набылась в больницах за последний год, что все в ней возопило против. – Ставьте диагноз, лечите, любые процедуры, но дома!

– Да, вот как раз в процедурах дело, – уклоняясь от встречи с ее взглядом, сказала врач. – Дома это будет невозможно, и медицинское наблюдение необходимо…

– Мама, тут выбора нет. Это неизбежно. – Голос у старшего сына был металлически непреклонен, как металлически непреклонен, сама ледяная невозмутимость и отстраненность от всей и всяческой человеческой суеты, сделался теперь весь его облик. Главным в доме был отныне он, не отец. – Никто в больнице, если не нужно, держать тебя не станет.

– Мамочка! Не спорьте! Пожалуйста! – умоляюще сложила руки перед собой невестка. Она, как женщина, все это время, что врач осматривала Альбину, находилась рядом. – Это для вашего же блага! Я вас провожу, я с вами поеду!

Больница, в которую ее привезли, была не той, где ей делали операцию. Это была онкологическая больница. Альбина не сразу осознала, что онкологическая, потому что никто ей, нигде об этом не сообщил, и в палате, куда положили, тоже никто не говорил о том, и она поняла, где находится, только несколько дней спустя – из тех общих разговоров, что велись вокруг.

Она поняла – и не поверила себе, спросила соседок по палате – и не поверила им, спросила медсестру, пришедшую к ней снимать капельницу, – и после ответа той не верить дальше стало уже невозможно.

Они подозревали у нее рак!

Она почувствовала, как от страха у нее схватывает судорогой икры. Она хотела жить, она должна была жить! Она не могла оставить Его без своей защиты, без своего попечения, заслона! Она не имела права болеть смертельно: что будет с Ним, когда Он останется без нее?

Врач на обходе на ее вопрос о диагнозе ответил уклончиво. Из его ответа выходило, что лежать в онкологической больнице – это то же, что в любой другой, и находиться в ней – вовсе не означает никакого онкологического заболевания.

Его ответ был рассчитан на слабоумного. Мозг Альбины с горячечной ясностью перебирал все обстоятельства ее помещения сюда, и выходило, что эта врачиха из поликлитники, раз прямиком направила сюда, не просто подозревала у нее рак, а была уверена в нем! И здесь ее бы тоже не приняли, не предоставили дефицитного места, если б не были столь же уверены в этом диагнозе! Но чтобы поставить подобный диагноз, нужны исследования, пробы, гистологический анализ… Альбина задохнулась от своего открытия. Кровь горячо ударила в голову, глаза покрыло мраком, и все тело в одно мгновение набухло мерзкой, отвратительной пленкой холодного пота. Ей поставили диагноз в той больнице, где делали операцию! Ее выписали оттуда с этим диагнозом, но ничего не сказали ей и не назначили никакого лечения, а такое свидетельствовало… Она снова задохнулась. И снова в глазах стало совсем темно, а тело как окунулось в ванну с холодным липким клеем. Они считали ее безнадежной, вот что! Они не просто были уверены в ее болезни, а полагали даже бессмысленным как-либо лечить ее! И то, что они сейчас делали с ней, заставляя ее по несколько часов лежать с воткнутой в вену иглой, – это лишь для того, чтобы облегчить ее угасание, получалось так!..

И все же слабенькая, хиленькая надежда сохранялась в ней. Мало ли где и как могла подвести ее логика. Может быть, она исходила из какой-нибудь неверной посылки, может быть, она ошиблась и выстроила совершенно неправильную цепочку. Необходимо было проверить себя. И она знала, как это осуществить. Через младшего сына. Нужно только не спрашивать, не выпытывать у него, а сделать вид, что все ей известно, и, если логика ее не обманула, он ей раскроет такое, чего бы ей лучше и не знать.

Она почти не вставала с кровати эти несколько дней, что провела в больнице, справляя малую нужду в судно и лишь по большой выбираясь в туалет; но тут, когда ее осенило с сыном, поднялась, дотащила себя до медицинского поста в конце коридора и упросила сестру разрешить позвонить. Пусть приедет, хочу видеть, сказала она. До того два раза к Альбине приходила только невестка. Перестилала постель, прочищала тумбочку, помогла протереться лосьоном, выносила судна у всей палаты. Хорошая была у нее невестка. Почему она думала о ней прежде: девка? Золотая жена досталась старшему, во всех смыслах.