Страстное тысячелетие - [47]

— С чего ты это взял?

— Отвечай, Иуда. Обманывал за моей спиной людей? Говорил, что я — Бог?

— Я не обманывал. Ты и есть — Бог. Ты видишь меня насквозь.

— Не совсем насквозь, но кое-что вижу.

— Так ты все-таки расстегивал одежду?

— Успокойся, Иуда, подойди и поцелуй меня.

— Ты надо мной издеваешься? Ты не хочешь быть со мной богом, не хочешь быть человеком, ты не желаешь быть мужчиной, ты стоишь надо всеми нами и опускаешься ниже каждого из нас! Ты прислуживаешь последнему нищему и бросаешь вызов царям и первосвященникам! Ты возносишься душой к светлым небесам и повергаешь нас во тьму своими загадками! Ты призываешь нас любить своих врагов и требуешь, чтобы мы предали тебя? Что если я послушаюсь и пойду, открою Каиафе место твоего пребывания? Почему ты играешь нами как кошка мышатами, ничего не говоришь до конца? Если ты сам сказал, что пришел с небес, почему ты запрещаешь мне рассказывать, что ты бог?

— Послушай…

— Я слушаю всю жизнь!!! Я все время кого-то слушаю, я кого-то люблю, я все время за кем-то иду, сначала это был брат, Иоанн, теперь это ты, завтра тебя убьют, и мне опять нельзя будет умереть?!? И я буду слушать кого-то другого? Кого из них? Петра? Иакова? Кого ещё мне придется снова полюбить, чтобы затем потерять и отрекаться от него? Хватит!!! Я больше так не могу!!! Если миру суждено погибнуть, пусть он погибнет сегодня! Если тебя должны схватить пусть схватят сегодня. Я не могу жить в страхе за тебя! Я помню голову Иоанна! Если так будет продолжаться, я… Я…

— Иуда!

— Нет!!! Прочь!!! Хватит.

— Ты гонишь нас?

— Нет, оставайтесь. Уйду я. А вы — пируйте, если вам идет в горло кусок.

* * *

— Святейший Каиафа я видел одного из тех, кто был с этим человеком, и он шел в совершенном одиночестве.

— Святейший Анна, это добрый знак. В их рядах смятение. Скоро мы схватим его. Как зовут того, что ты видел?

— Иуда. Я отправил стражников, чтобы они следовали за этим малым.

— Много ли стражников ты отправил, святейший Анна?

— Достаточно Святейший Каиафа.

— Долго ли они будут ходить за ним? Вдруг он и вовсе не воротится к своему учителю?

— Нет, им не долго ходить. Я подослал ловкого человека, который вручил Иуде денег и попросил передать их учителю для раздачи милостыни нищим. Он обещал передать. Так что скоро он пойдет туда, где они отдыхают вечером, без свидетелей, где-нибудь в укромном месте, вдали от толпы. Там его и схватят. А остальных перебьют, поскольку они же ведь окажут сопротивление.

— Святейший Анна, ты мудр и находчив. Много ли ты передал ему денег?

— Тридцать серебряников.

— Никогда ещё деньги не были потрачены с большим толком, чем эти.

* * *

— Учитель, прости меня, позволь, я тебя поцелую?

— Что тебя возвратило ко мне, Иуда?

— Тридцать серебряников.

— Это — цена твоего поцелуя, Иуда?

— Нет, это повод, а причина в том, что я люблю тебя.

— Оглянись, за тобой идут стражники. Они тоже пришли проявить ко мне любовь?

— Я не знаю, кто их привел.

— Так это и есть Иисус? Отлично. Схватить его!

— Что происходит? Отпустите его! В чем дело? Кто вы такие?

— Иуда, тридцать серебряников можешь оставить себе. Святейший Анна дарит тебе их.

— Я не желаю подарков от первосвященника! Отпустите его!

— Учитель, мы будем сражаться за тебя!

— Учитель, мы не дадим арестовать тебя!

— Уберите клинки, стражники, они не будут сражаться с вами! Чада мои, оставьте, всё уже предрешено. Ничего не изменить. Если Анна и Каиафа так желают меня услышать, что посылают за мной такой отряд, мой долг пойти и встретиться с ними.

— Иуда, как ты мог?

— Забирай свои кровавые деньги и уходи прочь!

* * *

— Святейший, вот мы привели к тебе богохульника, нарушителя заветов божьих и законов людских. К тебе взываем и требуем суда над ним.

— В чем же вина его перед вами?

— Вот он говорил — если сын человеческий пожелает, то в три дня разрушит храм, что руками сотворен, и в три дня может создать храм нерукотворный.

— Кто же такое сможет сделать?

— Он про себя похвалялся! Все слышали, что себя он часто называет сыном человеческим.

— Это и вся вина его? Этого недостаточно. Пустая похвальба.

— Святейший, он смущает умы наши речами своими. Многих он с истинного пути увел за собой! Вели ему установить казнь, дабы прекратить смуту и отвратить прочих от подражания ему!

— Всякого хвастуна казнить? Да к тому же он молчит. Испугался, устыдился уже. Отпустите его, он больше не станет докучать вам.

— Святейший, он молчит из презрения к нам. Вели его допросить, пусть сам о себе скажет!

— Ответь, ты ли Иисус, которого называют Христос?

— Да, отвечай Первосвященнику. Ты ли — сын Благословенного?

— Да, меня так называют. Не я сам себя назвал, а мать моя нарекла меня так, помня то, что предшествовало моему рождению.

— Так ты дерзаешь утверждать, что рождение твое было ознаменовано знамениями небес?

— Это твои слова, а не мои.

— Вы слышали богохульство из уст его?

— Святейший, зачем нужны нам обвинители, когда сам себя он богоравным нарекает?

— Да уж дерзок!

— Казнить его! Виновен и сам признается! Смерти предать!

— Бить его!

— Вот на тебя — тьфу! Ну-ка, предреки, что с тобой станется, лжепророк!

— Смерть! Смерть нечестивцу!

— Несчастные, вы свою душу губите сильнее, чем мою. Да простится вам и не породит ваша злоба большее зло…