Страстное тысячелетие - [25]

Я оказался один, смертельно раненный, без надежды на помощь где-то на задворках галактики и понял, что у меня не осталось выбора — я должен умереть. Дома мои раны назвали бы пустячными. Дома — это на одной из трехсот планет или в космическом пространстве между ними. Но здесь скудных остатков моей аптечки едва хватило на то, чтобы зашить, вправить, подклеить, обезболить всё, что можно, и обеспечить прилив сил, необходимый для двухдневного перехода через горячие пески. Днём и ночью я шагал, как робот, на автопилоте. По прямому маршруту, указанному биодатчиком, выход к людям, в город через барханы песка…

Я был похож на одного из них, когда добрался до города: лохмотья, борода, обветренное лицо, загорелое тело…

Я увидел её и перестал видеть других, ибо она была красавица даже по нашим меркам. Генетически все люди очень близки. Это я знал не только из теории, но и по собственному опыту, ведь я — космолетчик, разведчик первой линии, открывший планеты Q-12 и Ахой-ахой. Эта планета была третья, а эта женщина была первой красавицей среди всех, кого я видел, а видел я много. Я улыбнулся ей, постарался сделать это как можно ласковей. Она ответила улыбкой — первый контакт с этой цивилизацией. Я улыбнулся ещё ласковей — она что-то сказала. Я погладил её волосы и поцеловал руки. Она поначалу отпрянула, но потом прильнула ко мне на короткий миг. Затем схватила меня за руку и увлекла за собой. Я не помню, куда и сколько времени я шел, помню только, что, очутившись в какой-то хижине или сарае, она замкнула ветхие двери и подперла изнутри доской. Когда она стала раздеваться и целовать меня, я вдруг понял, что я могу сохранить свое «Я», продлить жизнь своей душе так же, как мы делаем это дома. Никто и никогда не делал этого с представителями другой цивилизации, но у меня появился шанс. Ампула со снадобьем встраивается в зуб, её можно прокусить, но делать это надо тогда, когда слияние уже началось… Я так и сделал. Она оказалась девственницей, но я не успел удивиться, поскольку сознание начало уходить из моей старой оболочки и заполнять будущую новую… Моё «Я» сладко засыпало, и в самый острый и сладостный момент слияния я на время перестал себя ощущать, как будто погрузился в сон. В этот миг тело космолетчика перестало быть моим, перестало ощущать что бы то ни было.

* * *

Я родился в шестой раз. На этот раз я был сын человеческий. Я помню себя ребенком, помню тех людей, которые считали меня своим сыном. Отец был плотником. Он не был ни плотником, и ни отцом мне. Просто он чинил мебель, пришедшую в негодность, за это соседи угощали его наливкой, я для меня давали сушеных фруктов. Я не называл его отцом, люди не называли его плотником, но мою мать люди считали его женой, так как жили они под одной крышей.

Я помню всё о своём детстве. Теперь я пишу дневник. Пожалуй, его следовало бы озаглавить «Гадкий утенок» или, быть может, «Маугли». И хотя я в совершенстве изучил литературу своей второй родины, я с сожалением осознаю, что мой дневник никогда не станет достоянием этой культуры. Это невозможно. Потому что если бы они осознали истоки того, что мной описано, поняли кто я, по сути, и кто я для них, они протестовали бы всей душой против правды. Потому что самое подходящее название для моего дневника — «Евангелие от Иисуса».

* * *

Я хотел понять их. Когда мне это удалось, я ужаснулся.

* * *

Я осознал, что не были они ниже меня, но страшным было то, что они были такими же, как я. Изучая их, я познал самого себя. Я почувствовал себя частью этого народа, и во мне было то же зло, что и в них. Но я раньше этого не замечал, ибо я жил по другим законам, и легко мне было быть справедливым и добрым. В их жизни это было нелегко, или даже вовсе невозможно.

Мы не пишем дневников. Трудно писать о себе плохое, а если не писать этого, а только хорошее — то это не дневник. Создавать ложный образ о себе стыдно даже перед самим собой. Поэтому мы не любим читать о себе не только то, что пишут о нас другие, но и то, что написали когда-то сами. С возрастом приходит это понимание, мои соотечественники все понимают это. Лучше быть лучше, чем кажешься, чем казаться лучше, чем быть. Поэтому дневники не пишет никто. Но я решился. Наверное, потому, что я уже не вполне житель Лазурита. Я уже и сам не вполне осознаю, кто же я такой.

* * *

Я наблюдал за ним достаточно долго, чтобы понять, что он делает. Этот человек мне был симпатичен. Он стоял по пояс в воде и обращался к людям. Он убеждал их омываться, смывать с себя грязь мирскую, а с ней очищаться от греховных мыслей. Он призывал их думать о вечном, отрешившись от сиюминутного. Он призывал оттолкнуть от себя зло и повернуться навстречу добру. И хотя он несколько смутно толковал разницу между добром и злом, всё же это был акт оздоровления морального, совмещенного с физическим действием, это помогало, его последователи испытывали облегчение. Поскольку дикое состояние, в котором они находились, требовало какого-то действия наряду с духовным очищением, его метод был очень хорош для них. Я узнал его, но мне захотелось познакомиться с ним поближе. Я подошел и обратился к нему: