Страсти по Феофану - [8]

   — Что-нибудь случилось?

Гость однако поспешил его успокоить:

   — Ничего плохого. Но причина, побудившая меня потревожить твою персону, любопытна и необычна.

   — Ах, не выражайся столь выспренне, словно сочиняешь эпистолу какому-нибудь благородному грамотею! Говори понятнее.

   — Не могли бы мы подняться к тебе, где не будет столько посторонних глаз и ушей?

   — Ну, изволь, изволь, как прикажешь.

В комнате Евстафия оба сели за стол, выпили по чарке, и нетерпеливый художник, показав пальцем на предмет, принесённый Никифором, — нечто, завёрнутое в тряпку, — снова проявил интерес:

   — Это вот и есть причина визита? Что там у тебя?

   — Посмотри, пожалуйста. И скажи своё просвещённое мнение.

Гробовщик извлёк из обёртки деревянную доску и неторопливо повернул её лицевой стороной к Аплухиру. Живописец увидел нарисованную графитом девочку-подростка — полноватую и нескладную, но с лучистыми, добрыми глазами.

   — Ба, ба, ба! — произнёс хозяин дома. — Уж не ты ли на склоне лет обнаружил у себя талант портретиста?

   — Ты считаешь — талант? — с недоверием повторил посетитель.

   — Нет, конечно, мастерства маловато, и рука не везде решительна... Но талант безусловен. Не томи, Никифор: чьё сие творение?

Дорифор торжественно произнёс:

   — Моего племянника Феофана!

   — Да не может быть! Он ведь мальчик ещё совсем.

   — Не такой уж мальчик: в марте месяце будет уже четырнадцать.

   — Нет, для самоучки — очень, очень недурственно. Он ведь у тебя в подмастерьях бегает?

   — Преуспел в ремесле немало. А особенно полюбил тонкие орнаменты: он рисует их на доске, а помощник мой, мастер Иоанн, по наброскам этим режет.

   — Просто удивительно. Ну, и как ты думаешь дарованием его распорядиться?

Спрятав доску и поставив её возле лавки, гробовщик ответил:

   — Сам не знаю. Посоветуй ты.

Аплухир задумался, пожевал губу:

   — А не хочешь мне его отдать в обучение? Я бы сделал из мальца настоящего живописца, — и налил из кувшинчика по второй рюмашке.

Гость отпил и сказал с сомнением:

   — Вряд ли соглашусь. У меня в мастерской каждый человек на счету. Но, с другой стороны, не желаю зарывать Божий дар племянника. Он бы мог приходить к тебе в свободное время, чтобы брать частные уроки... Если не запросишь за них слишком дорого.

У Евстафия вырвалось:

   — Я вообще за них не возьму ни единого фолла!

Дорифор мягко улыбнулся:

   — Это чересчур, мой любезный. Всякий труд должен вознаграждаться. Посему, если ты не против, я буду тебе платить пятьдесят фоллов в месяц.

   — Возражать не стану. Пусть приходит завтра же.

   — Если управится со всеми делами.

Феофан управился. И предстал перед Аплухиром — в белой домотканой рубахе, чистенькой коричневой безрукавке, тёмных полосатых штанах и ботинках на свиной коже. Шапку мял в руках. За последний год он значительно вытянулся, говорил по-петушиному, то и дело переходя с баса на фальцет и обратно, а лицо имел чуть продолговатое и довольно смуглое.

Оглядев его, мастер-живописец спросил:

   — Сильно устаёшь у себя в мастерской?

Дорифор-младший весело моргнул:

   — Ой, да что вы! Я тружусь в охотку. И не замечаю, как день кончается.

   — А сюда прийти — чья идея: дядина или твоя?

   — Дядина, конечно. Мне и в голову не могло взбрести. Рисовал просто для забавы. Ни о чём серьёзном не помышляя.

Живописец наставительно сформулировал:

   — И не помышляй. Навыки, сноровку надо приобресть, но они — не главное. Лёгкость, непринуждённость, даже озорство — вот что самое ценное у художника. А теперь пойдём, покажу тебе, как мы тут работаем. Познакомлю тебя с подмастерьем Филькой. Он наверняка ещё не ушёл, ибо тоже очень старается.

Филька оказался на год младше сына Николы. Стригся «под горшок» и скреплял жидковатые волосы ремешком-обручем. Сильно шепелявил и часто шморгал носом. К появлению нового ученика он вначале отнёсся настороженно, обратившись к хозяину без обиняков:

   — Нешто вы меня заменить решили?

Рассмеявшись, Евстафий потрепал его по плечу:

   — Полно, не ревнуй. Феофан тебе не соперник. Более того: будет хорошо, если вы подружитесь.

Филька затянул содержимое носа со свистом:

   — Я не прочь. Коли задаваться не станет.

Дорифор ответил:

   — Я не задаваться пришёл, а учиться. В том числе и у тебя.

   — Ну, тогда не поссоримся.

Вскоре они действительно начали приятельствовать. Подмастерье-художник, тоже сирота, рос в приюте при монастыре, а когда монахи обратили внимание, что мальчонка проявляет способности богомаза, они предложили Евстафию взять его к себе. Аплухир согласился. Оба отрока виделись теперь часто, иногда вдвоём рисовали с натуры, иногда тайком резались в самодельные карты. Филька был неравнодушен к старшей дочке хозяина — Феодоре, девочке тринадцати лет, на него не обращавшей никакого внимания.

   — Это потому что я нищий, — сетовал подросток. — И не ровня ей. Смотрит на меня и не видит.

   — Не беда, — говорил ему сын Николы, — повзрослеешь, сделаешься мастером, заведёшь своё дело. Вот она тебя и полюбит.

Тот вздыхал:

   — Мне такая любовь ни к чему. Состоятельных любить просто. Ты попробуй, полюби бедняка!

А однажды Феофан пригласил приятеля к себе в дом — с разрешения дяди, разумеется: завершив развод, их товарищ Фока сочетался законным браком с бывшей проституткой Софьей.