Страшные истории Сандайла - [72]

Виски она сегодня выпила гораздо больше, чем когда-либо на моей памяти. За ее фасадом, когда-то таким безмятежным, пробивается тревога, и от этого мне становится не по себе.

Я уже собираюсь отказаться и лечь спать, чтобы еще больше отгородиться от той Роб, которую они когда-то знали, но вместо этого неожиданно для себя говорю:

– Было бы здорово.

Ирвина на вечер Большой Жертвы раньше никогда не звали – туда допускались только члены семьи. Я вижу в его глазах крохотный проблеск триумфа. То же чувство охватывает и меня. Им придется принять меня такой, какой я стала. Теперь их очередь под меня подстраиваться.

Идея разложить костер оказывается совсем не плохой. Трепещущий свет огня скрывает выражения лиц, а напряженная тишина на фоне пустынной ночи и дружелюбно потрескивающих головешек воспринимается не такой гнетущей. Мы немного расслабляемся. Фэлкон пускает по кругу бутылку, я опять обращаю внимание на то, с какой скоростью убывает ее содержимое, и безмерно этому радуюсь, ведь это искусственное тепло вроде как придает мне храбрости.

В самом начале мне не дает покоя вопрос о том, повторит ли на этот раз Мия свою историю с платком. Я даже отчасти ожидаю этого. Но она лишь неподвижно сидит – в лице ни кровинки – и не сводит с меня глаз. Теперь все внимание сосредоточено на моей персоне, как мне и хотелось. Поэтому я встаю и достаю из кармана заранее припасенную вещицу. Не знаю, с какой стати я ее с собой взяла, но концовка будет обалденной. В ночной воздух сыплются опилки. Все эти годы она надежно хранилась у меня в самой глубине ящичка для нижнего белья, завернутая в целлофан. Выбросить ее было невыносимо.

Я швыряю в пылающий костер оторванную голову моей старой куклы Джек. Он с ревом окутывает ее пламенем.

– Это символ моего детства, – говорю я, – он летит в огонь, потому что теперь мне надо двигаться дальше. Я хочу собственных детей.

Вслед за этими словами на меня лавиной обрушивается понимание того, что это чистая правда.

Ирвин смотрит на меня и берет за руку, его глаза сияют в отблесках костра.

– Я тоже этого хочу, – говорит он, – поэтому давай заведем их без промедления. У меня нет ни малейшего желания ждать.

«Вот он, миг вечности», – думаю я, даже больше, чем наша помолвка или наш совместный приезд в Сандайл. Теперь мы в одной упряжке – раз и навсегда.

Джек не произносит ни слова. Лишь смотрит на голову куклы, объятой багровым пламенем и осыпающейся угольной пылью.

На лице Мии отражается потрясение. Потом она встает, обходит костер и обнимает меня. Руки у нее сильные, и впервые в жизни я чувствую, что могу принять ее любовь совершенно свободно, без всяких вопросов. Я замышляла против них подлый заговор, но в какой-то момент он обрел черты реальности. Мой взор устремлен вдаль, губы расплываются в улыбке, как я надеюсь, загадочной и материнской.

– Не делай этого, – шепчет она мне на ухо, – прошу тебя.

– Чего именно? – отстраняюсь я, глядя на нее в упор.

– Не делай этого, Роб, – говорит она.

Я качаю головой, протягиваю Ирвину руку и холодно произношу:

– Меня уже ноги не держат. Думаю, нам пора отправиться на покой.

Все эти изнурительные игры меня утомили. Я сама их начала, но ситуация вышла из-под контроля. «Мне лишь хочется, чтобы все было нормально», – мелькает в голове возмущенная мысль. Ну почему у меня это никогда не получается?

По занесенной песком тропе мы с Ирвином бредем к пристройке. Когда рядом нет ни Фэлкона, ни Мии, к нам немного возвращается былое веселье. Нас все еще не отпускает хмель от виски, пламени костра и грандиозности принятого нами решения.

Из мрака выступает тень. Я вскрикиваю и прижимаюсь к Ирвину, в груди вспыхивает ужас, чуть приглушенный парами виски.

– Ты поступила плохо, – говорит Павел, – я про голову куклы. Ты ранила ее чувства.

– Да она плевать на меня хотела, – возражаю я.

Павел качает головой, и у меня внутри все сжимается. Разочаровывать его для меня по какой-то непонятной причине невыносимо.

– Слушай-ка, – говорит Ирвин, – это все потому, что ты остался без чаевых, когда поднес наши сумки?

Потом роется в кармане и добавляет:

– Пятерки хватит? Ну, не жадничай.

После чего протягивает купюру. Павел на него – ноль внимания.

– Паршивое решение, – произносит он, и я понимаю, что речь идет не только о том, что случилось у жертвенного костра. Ирвин выпускает банкноту, которая на крыльях ветра упархивает в ночь.

Павел ждет моего ответа, но я все молчу, повиснув на руке Ирвина. Потом уходит и растворяется во тьме.

– Если хочешь догнать мою пятерку, поторопись, – кричит ему вслед Ирвин.

Мы лежим, не включая света, сквозь расшторенные окна сочится лунное сияние. Мы занимаемся тем торжественным сексом, которым обычно занимаются в книгах и кино и очень редко в реальной жизни. Так или иначе, но к мерам предохранения в последнее время мы относились с небрежностью. Может, мы уже к этому готовились. А теперь вообще откажемся от них. Не думаю, что кому-то из нас это доставляет удовольствие, но это не важно. Потом мы шепотом говорим друг другу, что, похоже, зачали ребенка. Я сгораю от надежды. Этот ребенок будет принадлежать только мне и больше никому. Джек всегда и во всем меня опережала – родилась всего на четыре минуты раньше, а потом всегда оставалась старшей. Но этот шаг, самым радикальным образом меняющий всю жизнь, первой сделаю я. До меня вдруг доходит, что даже Мия и та не родила ребенка. А раз так, то абсолютное первенство будет принадлежать мне. Меня накрывает лавина радости, не лишенной привкуса чувства вины. Только в чем мне себя винить? К тому, что Мия не может иметь детей, я не имею никакого отношения. Уже сейчас я чувствую себя иначе, словно весы жизни качнулись в другую сторону и оборудовали в моем естестве несколько новых уголков.