Страшно ли мне? - [45]
«Слушай, как ты оказался в лагере на Голом Острове?»
«Не знаю. Попал как кур в ощип. Меня никто ни о чем не предупредил. А если бы и предупредили, все равно, скорее всего, стоял бы на своем».
А теперь становится лучше. Грех жаловаться. Их возвращают домой. Одного за другим. Но у кого из них еще остался дом? А те, кто поумирали? А женщина, которую приговорили к смерти? Как же ее фамилия?
Здесь, за моим столом сидит уничтоженный человек. Напрасно ищу в его глазах хотя бы немного жизни. Хотя бы крошечную искорку. Пытаюсь найти тему, которая не причиняла бы ему боль, не напоминала об унижениях и утратах.
«Заходите еще», — говорит она, прощаясь.
Сегодня дочь вернулась из школы в слезах.
«У одноклассницы умер папа».
Мы не спрашиваем, чей папа. У какой одноклассницы.
Эти первые ноября[21] становятся настоящим семейным праздником. Единственный раз в году, когда я вижусь с братьями. Да и то не со всеми. Вечно кого-то не хватает. В этом году мы все на маминой могиле. Она умерла так же тихо, как жила. В ее глазах не было страдания.
За день до того, как ей лечь в больницу, мы с ним отвезли ее на море. Всю дорогу она ничего не говорила. Сидела на скамейке у пристани и смотрела куда-то вдаль. А мы ждали. Я хотела, чтобы это ожидание длилось целую вечность.
Когда мы привезли ее домой, она сказала: «Спасибо. Спасибо за все». И обняла меня. Так крепко, как никогда раньше не обнимала.
«Правда, спасибо».
«Мама!»
«Спокойной ночи!»
И я плакала, и я так сильно хотела, чтобы ночь победила смерть. Но день наступает слишком быстро.
Честно говоря, мне немного неловко. Я стою на балконе прекрасной виллы, на вершине какого-то холма. Дети визжат в бассейне. Ей я только вскользь упомянул эту свою неловкость, а она мгновенно рассердилась.
Мы с друзьями сидим в гостиной. Каждый вечер. Задаюсь вопросом: а как они? Не просыпаются ли и у них иной раз сомнения? Последние годы в компании людей, которых знаем еще с партизанских лет, и с их семьями мы летом ездим отдыхать на разные виллы. Одни все в мраморе, на других есть поле для гольфа. Здесь, например, и гольф, и бассейн, и еще бильярд. Детям это представляется совершенно нормальным. Они наслаждаются всем, зная, что потом все равно домой. Шныряют по чердакам, везде суют нос. Расспрашивают соседей и кухарок, тех, что работали в этих домах еще до войны, расспрашивают про старых хозяев и их истории. Дети к этим рассказам добавляют свои выдумки, и, по-моему, никто из них уже не знает, что правда, а что фантазия.
Потягиваю вино и разглядываю рояль, на котором никто из нас не умеет играть. Младшие дети уже спят, а старшие копаются в большой библиотеке. Какая мирная тишина. Даже как-то слишком. Мы слушаем друга, который рассказывает о Белграде, где он живет с семьей уже год. Неужели и он изменился? Белград в голову ударил? И она сегодня утром бросила странную реплику, что-то в том же духе. Я спрошу ее. В последнее время мы с ней живем совершенно разными жизнями. Но наше мнение о людях по-прежнему совпадает. Мы так близки, и в то же время так далеки друг от друга. Так останется? Я спрошу ее, можем ли мы опять съездить туда, где когда-то познакомились. Хотя бы в тот лес. Правда, повернуть время вспять я не могу. Но хотел бы.
Вдруг дверь в гостиную с шумом открывается.
«Смотрите, смотрите, что мы нашли!» — кричат дети и показывают нам толстую книгу.
«Тсс, — утихомиривает она крикунов. — Малышей разбудите».
И дети с гордостью показывают нам свою находку. Поваренную книгу на немецком языке. Фотографию торта, украшенного свастикой.
Действительно не хочу знать, кто когда-то жил в этой роскоши. Слава богу, завтра уже уезжаем. Ей ничего не скажу.
Опять меня посылают в командировки. Как раньше. Скопье, Приштина, Белград, Титоград. Повсюду. Говорят, это называется «Братство и единство». Везде хотят наладить лаборатории по реставрации старых документов, рукописей и книг, а я буду обучать кадры. И помогать.
«Послушайте, у меня так много работы… И дети».
И слышать ничего не хотят. Одним словом, братство и единство.
Я люблю лабораторию, своих сотрудников. По утрам, идя на работу по парку, я радуюсь новым сокровищам, что прячутся в комьях засохшей грязи. Улыбаюсь, обнаружив, что художник, который теперь стал, назовем это «придворным живописцем Тито», раньше действительно был придворным художником. И одним и тем же мелком делал наброски Тито и короля. Знаю, что он бы сквозь землю провалился, если бы знал, что я знаю. И я всякий раз довольна, когда прихожу домой с ощущением, что я что-то сделала. Что-то, что могу взять в руки, что-то, что я могу видеть, и что-то, в чем я не должна сомневаться.
Тем временем меня слегка занесло. Меня избрали депутатом. Как будто вдруг сбилась с пути, решила ненадолго вернуться в политику. После всех этих военных лет, после первых лет Освобождения, когда страх заставил отказаться от активной общественной деятельности, мне показалось, что, возможно, я еще где-то когда-то скажу свое слово. Потом, когда я сидела на парламентской скамье, просто поднимала или не поднимала руку то сама себе показалась смешной. Каждое утро бежала в лабораторию музея, давала указания сотрудникам, что-нибудь исправляла, если было надо, а потом опять бежала поднимать руку. Приходя домой, ждала, что дети вот-вот назовут домработницу «мамой». Я отказалась от депутатства и сделала выбор в пользу любимой работы. Он тоже был счастлив.
Роман Натали Азуле, удостоенный в 2015 году престижной Премии Медичи, заключает историю жизни великого трагика Жана Расина (1639–1699) в рамку современной истории любовного разрыва, превращая «школьного классика» в исповедника рассказчицы, ее «брата по несчастью».
Михаил Новиков (1957–2000) — автор, известный как литературный обозреватель газеты «Коммерсантъ». Окончил МИНХиГП и Литинститут. Погиб в автокатастрофе. Мало кто знал, читая книжные заметки Новикова в московской прессе, что он пишет изысканные, мастерски отточенные рассказы. При жизни писателя (и в течение более десяти лет после смерти) они не были должным образом прочитаны. Легкость его письма обманчива, в этой короткой прозе зачастую имеет значение не литературность, а что-то важное для понимания самой системы познаний человека, жившего почти здесь и сейчас, почти в этой стране.
Кто чем богат, тот тем и делится. И Ульяна, отправившись на поезде по маршруту Красноярск – Адлер, прочувствовала на себе правдивость этой истины. Всё дело – в яблоках. Присоединяйтесь, на всех хватит!
Сборник повестей и рассказов о любви, о сложности человеческих взаимоотношений.
В сборник известного туркменского писателя Ходжанепеса Меляева вошли два романа и повести. В романе «Лицо мужчины» повествуется о героических годах Великой Отечественной войны, трудовых буднях далекого аула, строительстве Каракумского канала. В романе «Беркуты Каракумов» дается широкая панорама современных преобразований в Туркмении. В повестях рассматриваются вопросы борьбы с моральными пережитками прошлого за формирование характера советского человека.
«Святая тьма» — так уже в названии романа определяет Франтишек Гечко атмосферу религиозного ханжества, церковного мракобесия и фашистского террора, которая создалась в Словакии в годы второй мировой войны. В 1939 году словацкие реакционеры, опираясь на поддержку германского фашизма, провозгласили так называемое «независимое Словацкое государство». Несостоятельность установленного в стране режима, враждебность его интересам народных масс с полной очевидностью показало Словацкое национальное восстание 1944 года и широкое партизанское движение, продолжавшееся вплоть до полного освобождения страны Советской Армией.
Книгу составили лучшие переводы словенской «малой прозы» XX в., выполненные М. И. Рыжовой, — произведения выдающихся писателей Словении Ивана Цанкара, Прежихова Воранца, Мишко Кранеца, Франце Бевка и Юша Козака.
«Ты ведь понимаешь?» — пятьдесят психологических зарисовок, в которых зафиксированы отдельные моменты жизни, зачастую судьбоносные для человека. Андрею Блатнику, мастеру прозаической миниатюры, для создания выразительного образа достаточно малейшего факта, движения, состояния. Цикл уже увидел свет на английском, хорватском и македонском языках. Настоящее издание отличают иллюстрации, будто вторгающиеся в повествование из неких других историй и еще больше подчеркивающие свойственный писателю уход от пространственно-временных условностей.
Словения. Вторая мировая война. До и после. Увидено и воссоздано сквозь призму судьбы Вероники Зарник, живущей поперек общепризнанных правил и канонов. Пять глав романа — это пять «версий» ее судьбы, принадлежащих разным людям. Мозаика? Хаос? Или — жесткий, вызывающе несентиментальный взгляд автора на историю, не имеющую срока давности? Жизнь и смерть героини романа становится частью жизни каждого из пятерых рассказчиков до конца их дней. Нечто похожее происходит и с читателями.
«Легко» — роман-диптих, раскрывающий истории двух абсолютно непохожих молодых особ, которых объединяет лишь имя (взятое из словенской литературной классики) и неумение, или нежелание, приспосабливаться, они не похожи на окружающих, а потому не могут быть приняты обществом; в обеих частях романа сложные обстоятельства приводят к кровавым последствиям. Триллер обыденности, вскрывающий опасности, подстерегающие любого, даже самого благополучного члена современного европейского общества, сопровождается болтовней в чате.