Страшно ли мне? - [39]
А сегодня дома сплошная радость. Домработница оставила входную дверь открытой, говорит, не будет больше бегать туда-сюда. Потом пришел мамин отец и принес искусственные гвоздики. Думала, бабушка его убьет. Никогда еще не видела ее такой сердитой. Никогда.
Песни не прекращаются. Они думают, я засну. Да еще аккордеон. Особенно под «Гей, бригады!» Давно уже нет никаких бригад.
До этого я слышала, как мама разговаривает с Ольгой. Она говорила о зависти. Как нам завидуют. И соседям тоже. На улице, где мы живем. Завтра я во двор не пойду. Это я поняла уже сегодня рано утром. Мальчик-сосед, чуть старше меня, часто выносит во двор куклу, страшного уродца. Немного похож на великана Брдавса[19]. Такой с огромным носом и бородавкой на подбородке. И весь косматый.
«Это твой отец», — все время дразнится он.
Потом берет в руки большой камень.
«А это лимузин твоего отца», — говорит.
«Какой еще лимузин?»
«Смотри, вот твой папаша ждет лимузин, но у шофера нет правого глаза, он не видит папу и — хоп! — задавил его».
Большой камень придавил куклу.
Нет, завтра я, правда, во двор не пойду.
Мы сидим на трибуне и смотрим. Танки, солдаты, молодежь, пионеры, рабочие и снова новые танки. Пушки. Физкультурники. А потом рабочие с мотыгами и лопатами. Крестьяне с косами в руках. Не знаю, сколько мы уже сидим, смотрим и слушаем. Военный оркестр. Песни ударников. И откуда они берутся?
И? Не знаю, зачем я потащил с собой дочь. Смотрю на нее и понимаю, она не знает, куда себя деть. Но ничего не говорит. Терпеливо смотрит на танки, пушки, солдат. Если мы сейчас встанем и уйдем, завтра будут неприятности. Я потом ей скажу, что мне жаль.
Разглядываю трибуну. Смотрю на чины и ранги. Кто где сидит? Что-то в последнее время много партийных деятелей развелось. Соревнуются друг с другом. Как они много сделали для революции. Времена, говорят, были трудные. Что-то я почти никого из этих в те «трудные» времена не припоминаю. Когда это они успели взвалить на себя тяжкое бремя?
Революция? Знаю, что я ушел в лес, когда итальянцы пришли в деревню. Понятия не имел, что такое коммунизм. До этого даже о нем не слышал. Она — да. Слышала, знаю. Она ведь в гимназии училась в Новом Месте.
«Зачем нам столько оружия», — шепчет мне Янко.
«Мы же миролюбивая страна».
«Тихо. А вдруг на нас кто-то нападет. Мы должны быть готовы. А так можем утереть нос соседям».
Надеюсь, он меня понял, пусть помолчит. Как бы ему дать знать, что вокруг сидят люди, у которых по две пары ушей. А, может, и больше.
«Что такое коммунизм?» — как-то раз спрашивает меня дочь.
Что, черт побери, ей ответить.
«Наша жизнь — коммунизм?» — не унимается она.
«Пока нет. Надо еще немного подождать. Со временем в Небоскребе[20], знаешь, том самом высоком здании в Любляне, будут специальные канцелярии. В канцеляриях будут люди со списками всех наших граждан. Приходишь туда, и тебя спрашивают, чего тебе требуется. Радиоприемник, холодильник, кастрюля, стаканы или простыни. Или еще что-то. Отвечаешь, они все записывают на твою фамилию. Потом ты это все получаешь».
«Это будет здорово», — говорит малышка.
«А как все это унести домой?» — интересуется она.
«Тебе все привезут».
«Господи, она же, правда, верит», — вдруг пугаюсь.
Дождь, дождь. Уже третий день идет дождь. Бегу по истории, мимо истории, в историю. На мгновения почти тону во всей этой истории. На автобусе не езжу, потому что экономлю деньги, чтобы перед отъездом купить детям велосипеды. Может быть, еще и себе.
Иногда захожу в наше посольство. Не часто, потому что посол и так уверен, что я тронутая.
«Чем же ты занимаешься здесь, в Ватикане?»
Каждый день по десять, а то и больше часов провожу в реставрационных мастерских Ватикана. Потом бессонные ночи, и, честно скажу, по ночам плачу. Все эти подозрительные взгляды в Ватикане, шепот за спиной, нелюбезные приветствия или вообще не-приветствия. У меня есть полгода, чтобы чему-то научиться. Но, оказывается, я хочу только домой. За границей быстро становишься ранимым. Ужасно ранимым.
Я восхищаюсь сокровищами этого города, памятниками, картинами, фресками, катакомбами. Возле магазинов обычно ускоряю шаг. И, конечно, развалины. Жаль, что его здесь нет. Уверена, что ему бы понравилось. Он ведь хотел изучать историю, но ему не разрешили. Юриспруденция.
«Где я, а где юриспруденция», — возмущался он.
Мне показывают старые рукописи, написанные золотом, и удивляются, что я вообще имею представление о Библии.
«Коммунисты же все сожгли», — говорит архивариус.
Такими они нас себе представляют.
Говорить ли ему вообще что-нибудь? Рассказать о грудах почвы, которые мы привезли в лабораторию музея? Почти каждый день несколько выемок. И в этих грудах — книги, документы, картины, которые мы в начале войны наспех закопали, чтобы спрятать От итальянцев тоже. И поэтому я сейчас здесь. Я так хотела бы вызволить из этой засохшей грязи книги, рисунки, дневники, мемуары. Оживить историю. Хотя бы крупицы истории.
В комнате, наверное, самой маленькой в пансионе, ждет записка.
«Сегодня вечером ужин в посольстве. В семь. Вечернее платье».
С ума сошли, не иначе. Вечернее платье. Как им это вообще в голову пришло. Вечернее платье. В серой юбке и белой блузке отправляюсь в посольство. И то только потому, что хочу есть. Эти римские улицы. Порой мне кажется, что окна домов — и те источают враждебность. Как сегодня, например. Надо торопиться.
Для 14-летней Марины, растущей без матери, ее друзья — это часть семьи, часть жизни. Без них и праздник не в радость, а с ними — и любые неприятности не так уж неприятны, а больше похожи на приключения. Они неразлучны, и в школе, и после уроков. И вот у Марины появляется новый знакомый — или это первая любовь? Но компания его решительно отвергает: лучшая подруга ревнует, мальчишки обижаются — как же быть? И что скажет папа?
Без аннотации В историческом романе Васко Пратолини (1913–1991) «Метелло» показано развитие и становление сознания итальянского рабочего класса. В центре романа — молодой рабочий паренек Метелло Салани. Рассказ о годах его юности и составляет сюжетную основу книги. Характер формируется в трудной борьбе, и юноша проявляет качества, позволившие ему стать рабочим вожаком, — природный ум, великодушие, сознание целей, во имя которых он борется. Образ Метелло символичен — он олицетворяет формирование самосознания итальянских рабочих в начале XX века.
В романе передаётся «магия» родного писателю Прекмурья с его прекрасной и могучей природой, древними преданиями и силами, не доступными пониманию современного человека, мучающегося от собственной неудовлетворенности и отсутствия прочных ориентиров.
Книга воспоминаний геолога Л. Г. Прожогина рассказывает о полной романтики и приключений работе геологов-поисковиков в сибирской тайге.
Впервые на русском – последний роман всемирно знаменитого «исследователя психологии души, певца человеческого отчуждения» («Вечерняя Москва»), «высшее достижение всей жизни и творчества японского мастера» («Бостон глоуб»). Однажды утром рассказчик обнаруживает, что его ноги покрылись ростками дайкона (японский белый редис). Доктор посылает его лечиться на курорт Долина ада, славящийся горячими серными источниками, и наш герой отправляется в путь на самобеглой больничной койке, словно выкатившейся с конверта пинк-флойдовского альбома «A Momentary Lapse of Reason»…
Без аннотации.В романе «Они были не одни» разоблачается антинародная политика помещиков в 30-е гг., показано пробуждение революционного сознания албанского крестьянства под влиянием коммунистической партии. В этом произведении заметно влияние Л. Н. Толстого, М. Горького.
Книга представляет сто лет из истории словенской «малой» прозы от 1910 до 2009 года; одновременно — более полувека развития отечественной словенистической школы перевода. 18 словенских писателей и 16 российских переводчиков — зримо и талантливо явленная в текстах общность мировоззрений и художественных пристрастий.
Словения. Вторая мировая война. До и после. Увидено и воссоздано сквозь призму судьбы Вероники Зарник, живущей поперек общепризнанных правил и канонов. Пять глав романа — это пять «версий» ее судьбы, принадлежащих разным людям. Мозаика? Хаос? Или — жесткий, вызывающе несентиментальный взгляд автора на историю, не имеющую срока давности? Жизнь и смерть героини романа становится частью жизни каждого из пятерых рассказчиков до конца их дней. Нечто похожее происходит и с читателями.
«Ты ведь понимаешь?» — пятьдесят психологических зарисовок, в которых зафиксированы отдельные моменты жизни, зачастую судьбоносные для человека. Андрею Блатнику, мастеру прозаической миниатюры, для создания выразительного образа достаточно малейшего факта, движения, состояния. Цикл уже увидел свет на английском, хорватском и македонском языках. Настоящее издание отличают иллюстрации, будто вторгающиеся в повествование из неких других историй и еще больше подчеркивающие свойственный писателю уход от пространственно-временных условностей.
«Легко» — роман-диптих, раскрывающий истории двух абсолютно непохожих молодых особ, которых объединяет лишь имя (взятое из словенской литературной классики) и неумение, или нежелание, приспосабливаться, они не похожи на окружающих, а потому не могут быть приняты обществом; в обеих частях романа сложные обстоятельства приводят к кровавым последствиям. Триллер обыденности, вскрывающий опасности, подстерегающие любого, даже самого благополучного члена современного европейского общества, сопровождается болтовней в чате.