Страшно ли мне? - [40]
В посольстве все весьма любезны. Что это с ними? Швейцар кланяется, посол обнимает, жена посла, оглядев мой наряд, замечает: «Нам вас так не хватает. Заходите почаще».
Хватит врать-то.
Кто-то меня обнимает. Мария.
Мария и Марко приехали в Рим. Они захотели, чтобы меня тоже пригласили на ужин. И так вдруг моя скромная персона приобрела вес в глазах наших дипломатов. Значит, пока я здесь, меня могут ждать новые приглашения на ужин. Любопытно.
«Мария, если бы ты знала, сколько раз за это время я едва не уехала. С трудом выдерживаю», — говорю я, когда мы, наконец, остаемся в саду вдвоем.
«Знаю, знаю. Я три месяца была на учебе в Лондоне. Знала бы ты, как я там плакала».
Мария тоже.
Подсчитываю, высчитываю. Если уеду на неделю раньше, то смогу купить детям велосипеды. Думаю, что так и поступлю.
Вокзал. Любляна. Слезы радости.
«Вот, смотри, наше будущее», — замечает Янез.
С ума сошел.
Нас возят по Бухаресту на лимузинах с синими огнями. Мимо вилл с колючей проволокой на заборах. Мимо огромных зданий, каждое размером с пол-Любляны. Музыка, приемы, здравицы в честь социализма и никакой, вообще никакой жизни.
Вечером мы с Янезом выходим из гостиницы. Через три метра нас останавливают. Ну, может, через десять.
«Запрещено».
«Мы просто пройдемся». Наш ломаный русский.
«Нет!»
Янез рассвирепел, и охрана вызвала Божо, руководителя нашей делегации. Он в бешенстве пришел за нами. Наорал на нас при всех. При дежурном портье, при швейцаре, при удивленных постояльцах гостиницы. Если они, конечно, постояльцы. Орал так, что чудом не сорвал голос.
«Мы вас отправим обратно. Ведите себя так, как от вас ожидают».
Сидим в номере, как побитые собаки. Хорошо еще, что у меня осталась бутылка плетерской грушевой водки, из тех, что везли в подарок. Как знал, что нужно припрятать хоть одну бутылку. Эта привычка у меня еще с партизанских лет. Когда в монастыре Плетерье добывал самогон для раненых, всегда немного припрятывал. Узнай кто об этом тогда, расстреляли бы на месте.
«Сразу видно, что Божо — сербский генерал».
«А про наше будущее, ты же не всерьез?»
Янез оглядывает комнату.
«Мне кажется, здесь подслушивают», — шепчет он.
«Надо оставить немного выпивки на завтра».
Завтра. Новые дворцы, новые пышные речи, новые награждения. Награждают и нас, и их. А людей, живущих в этой стране, мы так и не увидим.
В поезде, ближе к югославской границе в наше купе приходит Божо. Запирает дверь и смотрит на нас.
«Запомните. Все было хорошо. Прекрасно. Румыния красивая и достойная страна».
Молчим. Сколько мы выдержим?
На улице ветрено, а мы с отцом пьем чай в венском кафе. Официант, одетый в черное, приносит нам чай с лимоном и сахаром в серебряных чашечках с серебряными ложечками. И маленькие пирожные на серебряном блюде. Стулья мягкие, драпировки бархатные.
«Папа, а кто такая Сиси, и Мария-Терезия, и Франц-Иосиф?»
Вена. Я впервые в чужой стране. Мне уже почти семь лет, и учительница разрешила поехать с папой и его шофером на несколько дней в Вену. Австрия.
Дома, в Югославии, в Любляне, нас в школе, а может быть, еще в детском саду, учили, что словенцы многие века были угнетенным народом, в школе должны были говорить по-немецки, а потом они стали югославами. Избранный народ. Мы слышали, что после Первой мировой войны был какой-то плебисцит, что-то пошло не так, и поэтому многие наши несчастные земляки должны были остаться в Австрии. В Каринтии. Нам сказали, что с ними обошлись несправедливо, поэтому многие страдают до сих пор.
Едем через границу. Югославские таможенники очень любезные, хотя я их боюсь. Австрийских боюсь еще больше, хотя они тоже любезные. У нас черный «студебеккер» с красной звездой на номерах.
Дорога — макадам, извилистая, и Тоне решил остановиться на отдых. В деревне, которая на самом деле должна быть наша, но теперь стала частью Австрии. Я гордо вылезаю из автомобиля на парковке. Мы же на своей земле, у нас даже красный флаг есть. Двое мужчин, не торопясь, подходят к нам. Останавливаются, смотрят на отца, потом на машину. И снова на отца.
«Отправляйтесь назад, туда, откуда приехали. Что вам здесь надо, грязные коммунистические свиньи!» Я начинаю плакать. Отец молча смотрит на шофера, тот быстро запихивает меня в машину, и когда мы отъезжаем, отец подает голос. Он бледный.
«Я всегда знал, что так и будет».
«То есть, не все думают, что мы из героической страны», — спрашиваю шепотом.
«Надо будет рассказать в школе», — раздумываю, пока мы едем.
Медленно идем по огромным залам. Большая группа посетителей и гид, говорящий по-немецки. Золото, хрусталь, зеркала, картины, кресла с богатой отделкой. Экскурсовод показывает на портрет Франца-Иосифа. Отец мне переводит.
«Посмотрите ему в глаза», — говорит экскурсовод.
«Выходя из зала, продолжайте смотреть ему в глаза, а он будет смотреть вам вслед».
Мне страшно взглянуть на этого императора. Помню, как мамин отец все время доставал его из нафталина.
«Были времена, да. Когда Франц-Иосиф был еще жив. А еще лучше было под Марией-Терезией».
Я понятия не имела, кто такие были эти Мария и Иосиф. Но помню, что мама всякий раз смотрела на деда убийственным взглядом.
Первая книга (она же полнометражный пилот). Сериал для чтения. Основное действие происходит в начале 90-х. Краткое содержание сводится к: "Один-единственный раз за все школьные годы у меня случился настоящий роман — и то с нашим завучем." И герои (по крайней мере один из них), и автор до сих пор пребывают от краткого содержания в ужасе, но поделать ничего не могут.
Я хотел рассказать историю святого, живущего в наши дни и проходящего все этапы, ведущие к святости: распутство и жестокость, как у Юлиана Странноприимца, видения, явления, преображения и в то же время подозрительная торговля зверями. В конце — одиночество, нищета и, наконец, стигматы, блаженство.
Линн Рид Бэнкс родилась в Лондоне, но в начале второй мировой войны была эвакуирована в прерии Канады. Там, в возрасте восемнадцати лет, она написала рассказ «Доверие», в котором она рассказывает о своей первой любви. Вернувшись в Англию, она поступила в Королевскую академию драматического искусства и недолгое время играла на сцене. Потом она стала одной из первых женщин-репортеров отдела последних известий независимого телевидения.Ее первый роман «Комната формы L» сразу стал бестселлером, который впоследствии стал и очень удачным фильмом.
«Отныне Гернси увековечен в монументальном портрете, который, безусловно, станет классическим памятником острова». Слова эти принадлежат известному английскому прозаику Джону Фаулсу и взяты из его предисловия к книге Д. Эдвардса «Эбинизер Лe Паж», первому и единственному роману, написанному гернсийцем об острове Гернси. Среди всех островов, расположенных в проливе Ла-Манш, Гернси — второй по величине. Книга о Гернси была издана в 1981 году, спустя пять лет после смерти её автора Джералда Эдвардса, который родился и вырос на острове.Годы детства и юности послужили для Д.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Опубликовано в журнале "Иностранная литература" № 4, 1970Из подзаглавной сноскиЖозеф Кессель — известный французский писатель, академик. Будучи участником Сопротивления, написал в 1943 г. книгу «Армия теней», откуда и взят данный рассказ.
Книга представляет сто лет из истории словенской «малой» прозы от 1910 до 2009 года; одновременно — более полувека развития отечественной словенистической школы перевода. 18 словенских писателей и 16 российских переводчиков — зримо и талантливо явленная в текстах общность мировоззрений и художественных пристрастий.
Словения. Вторая мировая война. До и после. Увидено и воссоздано сквозь призму судьбы Вероники Зарник, живущей поперек общепризнанных правил и канонов. Пять глав романа — это пять «версий» ее судьбы, принадлежащих разным людям. Мозаика? Хаос? Или — жесткий, вызывающе несентиментальный взгляд автора на историю, не имеющую срока давности? Жизнь и смерть героини романа становится частью жизни каждого из пятерых рассказчиков до конца их дней. Нечто похожее происходит и с читателями.
«Ты ведь понимаешь?» — пятьдесят психологических зарисовок, в которых зафиксированы отдельные моменты жизни, зачастую судьбоносные для человека. Андрею Блатнику, мастеру прозаической миниатюры, для создания выразительного образа достаточно малейшего факта, движения, состояния. Цикл уже увидел свет на английском, хорватском и македонском языках. Настоящее издание отличают иллюстрации, будто вторгающиеся в повествование из неких других историй и еще больше подчеркивающие свойственный писателю уход от пространственно-временных условностей.
«Легко» — роман-диптих, раскрывающий истории двух абсолютно непохожих молодых особ, которых объединяет лишь имя (взятое из словенской литературной классики) и неумение, или нежелание, приспосабливаться, они не похожи на окружающих, а потому не могут быть приняты обществом; в обеих частях романа сложные обстоятельства приводят к кровавым последствиям. Триллер обыденности, вскрывающий опасности, подстерегающие любого, даже самого благополучного члена современного европейского общества, сопровождается болтовней в чате.