Страшно ли мне? - [37]
Теперь я знаю, что такое курорт. Это что-то такое, где мама принадлежит только тебе, где есть бассейн с теплой водой, с пузырьками, которая никогда не остывает, и это что-то такое, где на завтрак дают клубничный джем.
«Мы с тобой здесь пробудем три дня», — говорит мама.
Сидим с ней на балконе, и я смотрю, как она сушит свои длинные волосы на солнце. Три дня. Одни. Чуть не плачу. Три дня одни, и больше никого. Дома мама все время работает за закрытыми дверями в гостиной, с ней там еще трое. Стол, за которым они сидят, завален тетрадями и книгами. Они все время рисуют бутылочки, пишут буквы и цифры. Иногда разрешают и мне сесть за этот стол. Дают лист бумаги, и я тоже могу рисовать бутылочки, и трубы, и солнце. Или даже лодку с парусами.
По вечерам обычно мамы дома не бывает. Только бабушка и домработница, которая почти каждую неделю новая. А я не могу заснуть, пока хоть кто-нибудь из родителей не придет домой. Но они никогда не приходят одни. Всегда приводя!’ каких-то друзей. Я лежу в соседней комнате и слушаю разговоры. О чем говорят, не очень понимаю. Прижимаюсь к окну, смотрю на луну и звезды, если не пасмурно. Слышу стук капель, если идет дождь. Ловлю снежинки, если идет снег, и понимаю, слушая разговоры взрослых в соседней комнате, что, когда вырасту, стану партизанкой. Совершенно ясно, что это единственное стоящее занятие. Может быть, у меня получится даже раньше. Как мои дяди. Они стали партизанами раньше, чем выросли. Бабушка обещала, что научит меня читать, и это надо сделать, а потом отправлюсь в партизанский поход.
Во время ужина на курорте за нашим столом собирается много людей. Все обнимаются и веселятся.
«Сто лет тебя не видел! С той атаки на немецкий патруль. Как они тогда удирали в сторону Мокронога!»
«Где ты теперь?»
«Ты, вроде, подрос с нашей последней встречи».
«Смотри, этот дядя был моим связным, а этот — моим заместителем», — рассказывает мне мама, такая счастливая, и знакомит меня с разными людьми.
«Мы как будто снова там», — думаю я.
Болтаю ложкой в супе, который давно остыл. Значит, курорт — это тоже что-то такое, где мама принадлежит не только тебе. Опять ты должна ее с кем-то делить, стрелять, бежать, идти в атаку и иметь хорошую память. Правда, сегодня вечером мама такая красивая. И это тоже курорт.
«Ты помнишь? Ты помнишь?»
Я слушаю. Я бы закричала, но нельзя. Мне можно только ждать. И слушать. Когда же вечер закончится? Официант приносит мне кусок торта. С каштанами, много сливок.
Смех не утихает, мама встает и берет меня за руку.
«Пойдем».
«Спокойной ночи», — говорит она тем, кто остается.
Мы входим в комнату с душистыми простынями.
«Ты не оставишь меня одну, когда я засну?»
Мама прижимает меня к себе.
«Сейчас мы с тобой будем спать. Спокойно и долго-долго».
«Только на завтрак нельзя опаздывать», — озабоченно замечаю я.
Прижимаюсь к ней. Курорт — это что-то такое, где спишь вместе с мамой, в одной постели. Спокойно и долго-долго. Прежде чем стать партизанкой, я съезжу несколько раз на курорт. Обязательно.
Эта наша жизнь.
«Девочки, как все изменилось», — говорит Ольга.
Мы молчим. Стоим на вершине холма и смотрим на озаренный светом приморский город.
«Да, многое. И еще изменится».
«Думаете, он станет нашим?»[17]
«Конечно, ведь мы же первыми вошли в Триест».
«Марко сказал, не все так просто. Но, пожалуйста, никому ни слова», — просит Мария.
Словно это было вчера или сегодня утром. Я помню все. Здесь я видела Мирьям в последний раз, и Горазда, но… Они остались здесь, у этого моря, в этом прекрасном городе. Не хочу воспоминаний. Их слишком много. Как мы тогда спешили. Мы даже не сосчитали, сколько нас осталось в живых. Нам надо было в Любляну. «Вперед, вперед!» — слышали мы постоянно. Помню только, как хотела, чтобы Мария оказалась рядом, и чтобы можно было окунуть ноги в море. Хоть на мгновение.
«Вперед, на Любляну!»
Оглядываясь назад, понимаю, что тогда нас гнали вперед, как скот. На Любляну. К той свободе.
«Хорошо бы Триест стал нашим», — вздыхает Катя.
«И мы могли бы уплыть в Венецию на корабле», — продолжает Мария.
«Может быть, и дальше».
Мы еще умеем мечтать. Это у нас осталось. Мария приехала в Любляну, а мы отправились на море. Ведь всю войну мы о нем мечтали. И Катя, и Ольга. И на зону «А» мы смотрим с холма в зоне «Б».
«Должна же быть в этом мире справедливость. Сколько людей погибло в словенских деревнях на итальянской стороне. Как быть с ними? Недавно приезжала делегация итальянских словенцев. Они сказали, что нам надо к ним приехать. Сказали, что там прекрасно. Еще и окорок привезли с собой. У них там есть и словенский театр, и музыкальная школа. Газета тоже есть».
«Думаете, нас когда-нибудь пустят туда, через границу?»
Дует ветер. Он приносит запах моря. Запах дальних стран. Запах жизни. Приносит воспоминания о пламенеющем на небе закате. И тоску. Тоску по тем прекрасным, безмятежным мгновениям, которых в нашей сегодняшней жизни почти не осталось.
Еще вчера на улицах было полно народу. Толпы ходили с транспарантами, пели, скандировали: «Триест наш! Не отдадим Триест! Триест, Торица, Рупник[18] — свинья! Тито, партия!»
Без аннотации В историческом романе Васко Пратолини (1913–1991) «Метелло» показано развитие и становление сознания итальянского рабочего класса. В центре романа — молодой рабочий паренек Метелло Салани. Рассказ о годах его юности и составляет сюжетную основу книги. Характер формируется в трудной борьбе, и юноша проявляет качества, позволившие ему стать рабочим вожаком, — природный ум, великодушие, сознание целей, во имя которых он борется. Образ Метелло символичен — он олицетворяет формирование самосознания итальянских рабочих в начале XX века.
В романе передаётся «магия» родного писателю Прекмурья с его прекрасной и могучей природой, древними преданиями и силами, не доступными пониманию современного человека, мучающегося от собственной неудовлетворенности и отсутствия прочных ориентиров.
Книга воспоминаний геолога Л. Г. Прожогина рассказывает о полной романтики и приключений работе геологов-поисковиков в сибирской тайге.
Впервые на русском – последний роман всемирно знаменитого «исследователя психологии души, певца человеческого отчуждения» («Вечерняя Москва»), «высшее достижение всей жизни и творчества японского мастера» («Бостон глоуб»). Однажды утром рассказчик обнаруживает, что его ноги покрылись ростками дайкона (японский белый редис). Доктор посылает его лечиться на курорт Долина ада, славящийся горячими серными источниками, и наш герой отправляется в путь на самобеглой больничной койке, словно выкатившейся с конверта пинк-флойдовского альбома «A Momentary Lapse of Reason»…
Без аннотации.В романе «Они были не одни» разоблачается антинародная политика помещиков в 30-е гг., показано пробуждение революционного сознания албанского крестьянства под влиянием коммунистической партии. В этом произведении заметно влияние Л. Н. Толстого, М. Горького.
«Отныне Гернси увековечен в монументальном портрете, который, безусловно, станет классическим памятником острова». Слова эти принадлежат известному английскому прозаику Джону Фаулсу и взяты из его предисловия к книге Д. Эдвардса «Эбинизер Лe Паж», первому и единственному роману, написанному гернсийцем об острове Гернси. Среди всех островов, расположенных в проливе Ла-Манш, Гернси — второй по величине. Книга о Гернси была издана в 1981 году, спустя пять лет после смерти её автора Джералда Эдвардса, который родился и вырос на острове.Годы детства и юности послужили для Д.
Книга представляет сто лет из истории словенской «малой» прозы от 1910 до 2009 года; одновременно — более полувека развития отечественной словенистической школы перевода. 18 словенских писателей и 16 российских переводчиков — зримо и талантливо явленная в текстах общность мировоззрений и художественных пристрастий.
Словения. Вторая мировая война. До и после. Увидено и воссоздано сквозь призму судьбы Вероники Зарник, живущей поперек общепризнанных правил и канонов. Пять глав романа — это пять «версий» ее судьбы, принадлежащих разным людям. Мозаика? Хаос? Или — жесткий, вызывающе несентиментальный взгляд автора на историю, не имеющую срока давности? Жизнь и смерть героини романа становится частью жизни каждого из пятерых рассказчиков до конца их дней. Нечто похожее происходит и с читателями.
«Ты ведь понимаешь?» — пятьдесят психологических зарисовок, в которых зафиксированы отдельные моменты жизни, зачастую судьбоносные для человека. Андрею Блатнику, мастеру прозаической миниатюры, для создания выразительного образа достаточно малейшего факта, движения, состояния. Цикл уже увидел свет на английском, хорватском и македонском языках. Настоящее издание отличают иллюстрации, будто вторгающиеся в повествование из неких других историй и еще больше подчеркивающие свойственный писателю уход от пространственно-временных условностей.
«Легко» — роман-диптих, раскрывающий истории двух абсолютно непохожих молодых особ, которых объединяет лишь имя (взятое из словенской литературной классики) и неумение, или нежелание, приспосабливаться, они не похожи на окружающих, а потому не могут быть приняты обществом; в обеих частях романа сложные обстоятельства приводят к кровавым последствиям. Триллер обыденности, вскрывающий опасности, подстерегающие любого, даже самого благополучного члена современного европейского общества, сопровождается болтовней в чате.