Страшно ли мне? - [27]
Снова молчу. Не могу же сказать, что украл их из замковой библиотеки. Тем более не могу сказать, что в замке я теперь живу.
«Хожу в вечернюю гимназию, — рассказываю я. — Работы много, но все равно хочу закончить эту проклятую школу».
Он кивает и снова смотрит на книги. Прижимает их к груди.
«Держитесь», — почтительно прощаюсь. Предавал, не предавал.
«Присматривайте за ним, — говорю надзирателям. — Получите еще сигарет».
Бегу. Раз в неделю, если получается, мы встречаемся с Анчкой, Марой и Ольгой на той зеленой скамейке у пруда. Ольга уже хотела написать на ней, что скамейка забронирована для нас.
«Ты прямо настоящий капиталист», — ехидничает Мара.
«Уж одну-то скамейку мы заслужили. Когда ты в последний раз поела досыта!» — возмутилась Ольга.
Тороплюсь. Нас так загрузили работой, что с трудом можно найти час, чтобы встретиться с подругами.
«Эй, что это с тобой?» кто-то кричит мне вслед.
Пешеходы оборачиваются. Это Матия. Он в гневе. Лицо побагровело от крика.
«А что со мной такое?» — спрашиваю недовольно.
«Посмотри, в каком виде ты ходишь. Война закончилась, а ты все важничаешь», — не унимается он.
О чем это он? Я важничаю?
«Все еще носишь военную форму везде и всюду. Все и так знают, что ты была в партизанах. Ни к чему это демонстрировать».
У него не все дома. Точно.
«Иди домой и переоденься. Давай!»
Слезы так и брызнули из глаз.
«Послушай, мой дорогой Мазня. Мы с Анчкой спим на голом полу. Работаем без остановки, как сумасшедшие. У каждой по паре трусов и одна зубная щетка на двоих. И единственная одежда, которая у нас есть, — эта военная форма. Каждое воскресенье, если есть время, что бывает редко, мы, завернувшись в одеяла, стираем это старое обмундирование, все еще пахнущее кровью, страхом, смертью. Не говори мне ничего. Вы даже не позволяете нам быть женщинами. В войну мы смогли от этого отказаться добровольно». Поворачиваюсь и бегу дальше.
Сидят втроем на скамейке и задорно смеются. Ольга в своем репертуаре — передразнивает наших вождей.
«Если не укоротишь свой длинный язык, посадят».
Ясно, кого она передразнивает.
У Ольги деревянная нога. Ее парня убили в тюрьме, сразу после начала войны, с тех пор она никак не придет в себя. Она прекрасна в своей печали, а еще прекраснее в радости. И откуда у нее только силы берутся?
«Замуж выходишь?» — хором спрашивают они.
«Выхожу. В военной форме».
«С ума сошла?»
Пересказываю только что пережитую сцену.
«Девочки, пора кое-что предпринять», — говорит Мара решительно.
«Да, пора», — подхватывает и Анчка.
Через три дня мы с Анчкой поздно ночью возвращаемся в замок. Милан, который дежурит сегодня, вручает каждой по свертку. С нашими именами.
«Откуда это?» — спрашиваю его.
«Понятия не имею. Приехал шофер на военной машине, привез и велел вручить вам в собственные руки. Эти женщины знают, в чем дело», — сказал — и уехал, не попрощавшись.
Разворачиваем пакеты. В каждом по большому отрезу серой материи, а еще красной. Красный отрез больше.
Милан смотрит на нас с любопытством.
«Знаете, откуда?»
Мы начинаем смеяться.
«Спокойной ночи, Милан. Победа за нами», — шепчет ему Анчка.
Этой ночью жесткий пол, на котором мы спим, стал периной.
«Думаешь, нам и матрасы пришлют?»
«Уверена. Но их должны дать всем. Иначе здесь, в замке, начнется заварушка. Я думаю, что люди потихоньку закипают. У всех накопилось. Нельзя без конца нас подхлестывать, извини, патриотизмом, социализмом и светлым будущим. Ведь живем-то мы сейчас. Разве в партизанах было недостаточно самопожертвования?»
«Ты знаешь кого-нибудь, кто нам сошьет платья?»
«Моя мама».
Это сидение за столом, и правда, мучительно. Никто ни на кого уже не смотрит. Не знаю, неужели мать действительно себе воображала, что я останусь здесь, в деревне, женюсь на какой-нибудь односельчанке, за которой, может быть, дают в приданое большой надел земли. И еще скотину какую-нибудь.
«Ты уверен, что она будет способна родить тебе сына?» — допытывалась мать, когда мы остались наедине.
«Она же еще учиться хочет», — сказала.
И опять этот плач и причитания. Не могу уже этого выносить. И так всегда, ничего другого от своих домашних никогда не видел.
«Ой, сынок, что же с тобой будет!»
Сев на телегу, мы помахали заплаканным матери и сестрам, и свояк отвез нас из этой мрачной долины туда, где ждала машина с шофером. Похоже, шофер Тоне мне ближе, чем моя семья.
И она молчит всю дорогу.
Остановились в том месте, где когда-то, почти тысячу лет назад, спасали людей, бежавших из разбомбленной церкви. Нас тут же окружает толпа.
«Вы приехали, приехали. Я знала, что вы уцелеете», — обнимает меня старушка. Смотрю на знакомые лица. Имен не знаю. Маленький мальчик задирает мне штанину и разглядывает деревянную ногу.
«Можно потрогать?»
Перед развалинами церкви быстро ставят скамейки и столы. Вино, виноград, орехи, солонина и хлеб.
Рассказы. Кто сбежал, кто вернулся живой, кто все еще скрывается, и кто все еще не знает, что делать.
«Будем здоровы!»
«Будем!»
«Выборы скоро!»
Да, выборы. Не буду их спрашивать. Не буду советовать. Они свое пережили. Они и так все знают.
«За выборы!»
До Любляны добирались потихоньку, потому что Тоне тоже крепко выпил. Через каждые несколько километров он останавливался на обочине и дремал.
Автор, сам много лет прослуживший в пограничных войсках, пишет о своих друзьях — пограничниках и таможенниках, бдительно несущих нелегкую службу на рубежах нашей Родины. Среди героев очерков немало жителей пограничных селений, всегда готовых помочь защитникам границ в разгадывании хитроумных уловок нарушителей, в их обнаружении и задержании. Для массового читателя.
«Цукерман освобожденный» — вторая часть знаменитой трилогии Филипа Рота о писателе Натане Цукермане, альтер эго самого Рота. Здесь Цукерману уже за тридцать, он — автор нашумевшего бестселлера, который вскружил голову публике конца 1960-х и сделал Цукермана литературной «звездой». На улицах Манхэттена поклонники не только досаждают ему непрошеными советами и доморощенной критикой, но и донимают угрозами. Это пугает, особенно после недавних убийств Кеннеди и Мартина Лютера Кинга. Слава разрушает жизнь знаменитости.
Когда Манфред Лундберг вошел в аудиторию, ему оставалось жить не более двадцати минут. А много ли успеешь сделать, если всего двадцать минут отделяют тебя от вечности? Впрочем, это зависит от целого ряда обстоятельств. Немалую роль здесь могут сыграть темперамент и целеустремленность. Но самое главное — это знать, что тебя ожидает. Манфред Лундберг ничего не знал о том, что его ожидает. Мы тоже не знали. Поэтому эти последние двадцать минут жизни Манфреда Лундберга оказались весьма обычными и, я бы даже сказал, заурядными.
Эта повесть о дружбе и счастье, о юношеских мечтах и грезах, о верности и готовности прийти на помощь, если товарищ в беде. Автор ее — писатель Я. А. Ершов — уже знаком юным читателям по ранее вышедшим в издательстве «Московский рабочий» повестям «Ее называли Ласточкой» и «Найден на поле боя». Новая повесть посвящена московским подросткам, их становлению, выбору верных путей в жизни. Действие ее происходит в наши дни. Герои повести — учащиеся восьмых-девятых классов, учителя, рабочие московских предприятий.
Июнь 1957 года. В одном из штатов американского Юга молодой чернокожий фермер Такер Калибан неожиданно для всех убивает свою лошадь, посыпает солью свои поля, сжигает дом и с женой и детьми устремляется на север страны. Его поступок становится причиной массового исхода всего чернокожего населения штата. Внезапно из-за одного человека рушится целый миропорядок.«Другой барабанщик», впервые изданный в 1962 году, спустя несколько десятилетий после публикации возвышается, как уникальный триумф сатиры и духа борьбы.
Макар Мазай прошел удивительный путь — от полуграмотного батрачонка до знаменитого на весь мир сталевара, героя, которым гордилась страна. Осенью 1941 года гитлеровцы оккупировали Мариуполь. Захватив сталевара в плен, фашисты обещали ему все: славу, власть, деньги. Он предпочел смерть измене Родине. О жизни и гибели коммуниста Мазая рассказывает эта повесть.
Книга представляет сто лет из истории словенской «малой» прозы от 1910 до 2009 года; одновременно — более полувека развития отечественной словенистической школы перевода. 18 словенских писателей и 16 российских переводчиков — зримо и талантливо явленная в текстах общность мировоззрений и художественных пристрастий.
Словения. Вторая мировая война. До и после. Увидено и воссоздано сквозь призму судьбы Вероники Зарник, живущей поперек общепризнанных правил и канонов. Пять глав романа — это пять «версий» ее судьбы, принадлежащих разным людям. Мозаика? Хаос? Или — жесткий, вызывающе несентиментальный взгляд автора на историю, не имеющую срока давности? Жизнь и смерть героини романа становится частью жизни каждого из пятерых рассказчиков до конца их дней. Нечто похожее происходит и с читателями.
«Ты ведь понимаешь?» — пятьдесят психологических зарисовок, в которых зафиксированы отдельные моменты жизни, зачастую судьбоносные для человека. Андрею Блатнику, мастеру прозаической миниатюры, для создания выразительного образа достаточно малейшего факта, движения, состояния. Цикл уже увидел свет на английском, хорватском и македонском языках. Настоящее издание отличают иллюстрации, будто вторгающиеся в повествование из неких других историй и еще больше подчеркивающие свойственный писателю уход от пространственно-временных условностей.
«Легко» — роман-диптих, раскрывающий истории двух абсолютно непохожих молодых особ, которых объединяет лишь имя (взятое из словенской литературной классики) и неумение, или нежелание, приспосабливаться, они не похожи на окружающих, а потому не могут быть приняты обществом; в обеих частях романа сложные обстоятельства приводят к кровавым последствиям. Триллер обыденности, вскрывающий опасности, подстерегающие любого, даже самого благополучного члена современного европейского общества, сопровождается болтовней в чате.