Странствия с моим гуру - [78]

«Я не смогу!» — крикнул он.

Я направился к нему. С удовольствием дал бы ему в лоб так, чтобы он перевернулся вверх тормашками. А сейчас это можно было сделать без свидетелей, в тростнике, пока нас никто не видит.

И тут меня словно ударило: в маленькой ложбинке, прижавшись друг к другу, как котята в корзине, лежали два тигра. Один огромный, тигрица, другой немного поменьше, но тоже уже взрослый.

Два тигра! Вы в состоянии понять это? Какое счастье выпало этому парню! Я слыхал рассказы о разных случаях на охоте, но эту историю никто не повторяет, даже после обильной выпивки. Уж слишком она похожа на откровенную ложь…

С минуту мы сидели молча, пока не прозвучал гонг, призывавший нас на ужин.

НЕПОСТИЖИМЫЕ

— Ведь нам важна не истина, — страстно говорил профессор Г., индиец из Бенгалии, — мы ее знаем. Вам не нужно показывать нам зеркало, мы знаем, что в нем отразится. Мы только жаждем услышать немного похвалы. Вы обязаны написать о наших фабриках, о новых домнах, о плотине в Бакра Нангхал и о столице Пенджаба, возведенной Корбюзье назло пакистанцам, о Чандигархе… Покажите все, в чем мы похожи на вас…

— Но это же скучно. Техническое однообразие мира. Кого это у нас заинтересует? Если хорошенько поискать, то в ваших официальных публикациях найдутся всевозможные данные, включая предполагаемую продукцию по меньшей мере лет на десять вперед. Информации об Индии такой, какой вы хотели бы ее видеть, более чем достаточно. Я прекрасно понимаю вас, профессор, но у нас немногих интересует опровержение мифов. Даже те, кто побывали на вашей родине, довольствуются памятниками культуры, восхищаются святынями, непонятными, но очень земными богами, этими живыми камнями. А в современной жизни они видят только краски в ослепительном блеске солнца, девушку, закутанную в сари, которая, почти танцуя, приседает и собирает что-то на красной пыли дороги в медный сосуд на голове… Путешественники уже не хотят знать, что это коровий навоз. Это испортило бы образ. Зачем думать о миллионах бедняков, дремлющих под стенами мазанок на самом пекле? О шести миллионах нищенствующих саду — святых с колтуном на голове? О женщинах, увешанных детьми, беспомощно крутящих в руках книжку в картинках о family planning[36], безграмотных, отданных во власть суеверных деляг. Вы говорите, что «нужно писать о наших атомных достижениях». Я помню об индийском Рокфеллере, об основателе Тата-института, но одновременно у меня из головы не выходит лаконичное сообщение «Хиндустан стандард»: «После сдачи экзаменов студент политехнического института бритвой отрезал себе язык и возложил его на алтарь богини Кали». Вы скажете, что сумасшедших всюду хватает?..

— Я понимаю, что вы имеете в виду, — кивнул профессор и обхватил колено сильными ладонями. — Проще всего забыть всякие истории такого рода, забыть об этом безумии. И остаться только при удобной нам легенде: классические поэмы, философы, законодатели, Рабиндранат Тагор, Ганди со своей революцией без насилия, наконец, мудрый Неру… Индия — совесть мира…

— Конечно, никому не хочется знать правду, — я посмотрел на его широкий лоб. Интересно, что творится там, в глубине этого лба? У профессора были крупные толстые губы сластолюбца, но форма их говорила об энергичности и настойчивости.

— Под видом интересных, почти сенсационных приключений я пытался писать подобные книжки, стремясь удовлетворить нашу страсть к непонятным и таинственным историям. Я пробовал показать куски повседневной, лениво текущей жизни, жизни многосторонней, в которой есть место и для вас, профессора университета, знаменитого лингвиста, и для факира с трезубым посохом. Наши читатели не очень-то могут себе представить, сколько сот тысяч факиров приходится у вас на одного ученого. Я не издеваюсь, я только хочу помочь вам понять положение дел. Меня-то гораздо больше интересует фанатичный деятель из партии Национальный Конгресс, молодой человек с высшим образованием, который отправляется в село, живет с крестьянами и два года терпеливо их убеждает, что канава, которая отводит навозную жижу с той половины хижины, где находится стойло, должна быть облицована, выбелена известью и не должна вести к колодцу… Он сам с гордостью рассказывал мне о своем достижении. Я не смеюсь: два года агитации! Растрачена колоссальная энергия. А все можно было устроить просто приказом или штрафом, в вашем понятии — насилием.

— И это будет далеко не одно и то же. Тот человек созревал духовно в самопожертвовании, он совершенствовал и себя, и крестьян. Знаете, я назвал бы это совмещением народной воли.

Чувствовалось, что я вступаю на шаткую почву, что мы не найдем общего языка. Сразу же окажется, что у меня в распоряжении есть только одна жизнь, а у них — несколько, поэтому они могут и не спешить. Было бы лучше, следуя моему хобби, спросить его о самом удивительном переживании. Ведь, несмотря на обучение в Англии и едкий юмор, он наверняка мог бы кое о чем рассказать, какое-нибудь воспоминание о настоящей Индии.

Должен признаться, у меня счастливая рука. Едва я затронул эту струну, профессор искоса взглянул на меня, потом, уверившись, что я не шучу, сразу же оживился и начал: