Странствия с моим гуру - [14]

Смерть нас не страшит… Это всего лишь перемена оболочки. Впереди у нас еще много жизней. И никто не имел бы претензий к врачу, доверяя приговору Кали, если бы в пепле, когда его стали собирать, чтобы бросить в волны Джамны, не нашли маленькие хирургические щипчики, которые применяют для зажима артерий.

Все стояли, столпившись над горячим пеплом, а в лучах солнца все насмешливее поблескивал фиолетовый от огня никель.

Тогда начали во всеуслышание говорить, что хирург забыл их в зашитой ране. Обвинение звучало правдоподобно. Сначала шов зарубцевался, но когда выздоравливающая начала двигаться, твердый предмет разбередил брюшину, а может быть, даже прорвал кишку, вызвав заражение. Стали жалеть, что сразу после смерти не сделали вскрытия. Зажим, извлеченный из живота Кинни, был бы неопровержимым доказательством небрежности, заслуживающей наказания.

Началось следствие. Хирургическая сестра — ведь она в тот день присутствовала при операции — без колебаний узнала зажим. Канаклата Сен оплакивала покойную, с которой успела подружиться. Хирург доктор Деви был обвинен в неумышленном преступлении, приведшем к смертельному исходу. Вход в операционный зал был для него закрыт раз и навсегда, конец карьере.

Его семья вела переговоры с семьей умершей, пытаясь полюбовно установить сумму вознаграждения и не допускать до процесса. Но скандал был слишком громким. Прокурор предъявил обвинение.

Сингх торжествующе посмотрел на меня, подставляя стакан. Я налил ему немного виски и, несмотря на то что он предостерегающе поднял палец, щедро разбавил содовой.

— Знаю, знаю, — заворчал я, — ваш железный организм не переносит воды, ржавеет от нее… Но эту историю я уже вырезал себе из «Хиндустан таймс».

Он презрительно выпятил толстые губы и погладил черную бороду, обильно умащенную и туго накрученную на тесемку.

— Откуда же я мог знать, что вы так внимательно следите за судебной хроникой? Но лишь теперь начинается история, которую вы напрасно стали бы искать в газетах. Немного виски, а то я даже не разобрал, что пью. А ведь это «Old Smuggler»[7] прислушивался он к бульканью напитка. — Как хорошо разговаривает эта бутылка…

Итак, началось следствие. Доктор присягал, что он невиновен. Но показания сестры Канаклаты Сен ухудшали его положение, их было вполне достаточно, чтобы его осудить.

Во время допроса доктор Сри Деви вполголоса произнес: «Я знаю, меня губит то, что семья хотела женить меня на богатой». На эти слова стоило обратить внимание. Я стал расспрашивать о больничной сестре Канаклате Сен. Отзывались о ней хорошо, только поговаривали, что она влюблена в нашего хирурга. Их видели вместе, увлеченных разговором. Без сомнения, речь шла не только о вырезании аппендиксов. Во время его дежурств она приходила в больницу и ночью, хотя, кажется, была не ее очередь. Правда, ни в чем определенном ее нельзя было упрекнуть, но создавалась атмосфера недомолвок, сплетен, скорее доброжелательных, так как ее любили за уравновешенность и отзывчивость.

Мать доктора не могла согласиться с обвинением. «Мой сын невиновен», — твердила она всем.

Однажды она пошла во флигель, где жила сестра Канаклата Сен, и закричала как одержимая: «Если ты солгала, то не видать тебе больше света белого. Если же сказала правду, то тебе ничего не будет…» Потом села у дверей ее комнаты и начала голодовку. Она торчала там, сгорбленная, с наброшенным на лицо подолом сари. Выходя из комнаты, девушка должна была переступать через ее протянутые ноги, вырисовывавшиеся под тонким шелком, словно сухие палки. Старуха не хотела принять даже мисочку с водой, чтобы смочить пересохшие губы. Она только бормотала: «Ты ослепнешь, если солгала…»

Я воспитывался в английской школе и не верю в магию. Я наблюдал за Канаклатой Сен. Казалось, что она тоже не поддается невидимой сети. Все же, приходя в больницу, сестра пускала себе в глаза дезинфицирующие капли. У нас пыльно, ветер разносит помет буйволов, растертый колесами тонг, легко можно заработать воспаление. Работала Канаклата Сен нормально, может быть, немного нервно, что меня не удивляло. Но уже на второй день веки у нее опухли. Потек гной. Сестра осталась дома. Она вслушивалась в монотонный шепот старухи: «Чтоб ты ослепла, если солгала».

Это длилось долгие часы.

«Перестань! Умоляю тебя, перестань!» — начала вдруг истерически кричать Канаклата Сен. Она поползла на коленях к дверям, которые едва виднелись светлым пятном. Она слепла.

— Ну и что? — спросил я нетерпеливо.

Он посмотрел, как будто не понимал даже самых простых вопросов, и пододвинул ко мне пустой стакан. Я щедро наполнил его.

— Ничего. Она отказалась от своих показаний. Заявила, что ошиблась, когда опознавала зажим. Но мы проверили комплект, извлеченный из стерилизатора: зажима в нем не хватало. Просто она пыталась спасти доктора.

«Я не хочу, чтобы его осудили», — стискивала пальцы Канаклата Сен. Когда же я насел на нее, она созналась во всем, не проронив ни слезинки. Доктор Деви обещал на ней жениться. Она его любила. Но у нас все это не имеет никакого значения, если чувство не подкреплено соответствующим приданым. Для сестры Сен этот брак был бы большой удачей, так как у нее не было ни денег, ни драгоценностей. Поэтому до поры до времени им приходилось воздерживаться от огласки.