Странствия с моим гуру - [16]

Когда я подошел к дверям, Рогульский уже входил в комнату. Невысокий, коренастый, он крепко сжал мне руку и, по американскому обычаю, похлопал меня по плечу так, что загудело в ушах. В нем чувствовался хороший товарищ за рюмкой и в драке, такой, что не изменит, а будет прикрывать отступление поломанным стулом. Красноватое лицо, светлые, уже изрядно поредевшие над лбом волосы. Только голубые славянские глаза говорили о мягком сердце. Хотя он много пил, манеры его всегда были безупречны. Вот и сейчас он вручил мне охапку гибких пунцовых веточек бугенвиллеи, наверняка наломанных в саду соседа.

— Это для пани с извинением за ночное вторжение…

— Жена уже спит.

— Тем лучше. Со мной ведь никаких хлопот. Холодильник в порядке?

— Кое-как действует.

— Тогда лед в стаканы, — и он хлопнул в ладоши. — Что у вас тут за порядки? Куда расползлись слуги? Я принес бутылку.

— Я всех их выгнал… Захотелось покоя.

— Так, значит, мы свободны.

Он вытащил из брюк рубаху и расстегнул ее, открыв сетчатую майку, сквозь которую торчали густые рыжие волосы.

— Здесь все прячется от жары, — он с удовольствием почесался, — даже мои волосы сбежали с головы на пупок…

Я бросил лед в стаканы, налил виски.

— Вот вам моя бутылка, — и Рогульский стал вынимать пробку.

— Оставим ее про запас, сначала осушим эту.

— Ах ты, коммунист, какое дальновидное планирование, — с удовольствием потирал он руки.

— Мне показалось, что вы пришли не один?

— Да, — небрежно махнул он рукой, — там мой коллега майор Бобби Мэтьюс, чертовски способный пилот. В девятнадцать лет он стал wing commander[10]. Я очень люблю Бобби, его вид всегда придает мне бодрости, а он-то и вовсе родился не под счастливой звездой, над его колыбелью лишь ворон каркал.

— Он уже нагрузился?

— Нет. Просто он такой деликатный. Отдыхает у порога.

— Я схожу за ним.

— Не стоит. Он сам объявится. Ну, cheers![11] Мы подняли рюмки и отпили немного.

— Что вас привело в Дели, Рога?

— Дела. Наконец я поумнел и делаю деньги. Купил пресс для выжимания сахарного тростника…

— Вы не будете больше летать?

— Но почему же? — возмутился он. — Мой магараджа, как, впрочем, и большинство из них, отрекся от абсолютной власти и пустился в финансовые аферы. Он опять купил два отслуживших свой век трупа, две «дакоты»… Я подписал контракт на полеты в Гималаи, к пограничным фортам, куда не хотят посылать военные машины, так как это слишком рискованно…

— А ваши самолеты в хорошем состоянии?

— Вы же знаете, в этой стране протекция и взятка могут уладить все. Комиссия получила свое и списала самолеты. Оставалось только узнать о дне аукциона и выставить таких покупателей, чтобы не было конкуренции… Приобрели мы эти машины дешево. Я сам их обнюхал — какое-то время они продержатся в воздухе.

— А почему армия не хочет сама возить свои грузы? Пожалуй, это было бы дешевле?

— Видите ли, — Рогульский придвинулся поближе, упершись коленями в мои колени, отставил стакан и, жестикулируя, стал объяснять, — мне платят с килограмма. Поэтому я набиваю столько, что машина трещит. И чтобы не колебаться, не беру бензина на обратный путь. Если взлетел, то уж должен долететь. Там, в горах, день начинается раньше, поэтому надо еще затемно поднять машину на высоту тысяч в пять… Средний же потолок где-то между семью и восемью. К Гималаям подлетаешь с первыми лучами солнца, когда розовеют ледники. Я должен попасть на свой маршрут в извилистую долину до того, как под натиском солнца начнут дымиться снега, окутывая горы туманом. С восходом солнца путь открыт, мне не нужно больше ковылять ощупью. Но тут меня начинает швырять, иногда от крыла до склона остается не более тридцати метров. Развлечение, от которого захватывает дух.

— Почему же вы не летите выше?

— Потому что тогда я проскочу площадку и не смогу сесть… Представьте себе слепой каменный мешок, дно которого слегка повышается, — триста метров взлетной полосы на кое-как выровненной осыпи… А перед носом скалистая стена, на которую я мчусь. Никаким рывком уже не поднять машину, особенно с таким грузом. Надо садиться. И я сажусь. Долина сразу же оживает, из расщелин в скалах появляются тамошние жители. Нет, это не тибетцы и не гурки… Племя ман. Высокие, рослые, они поднимают на плечи стокилограммовые мешки, надевают на лоб лямку и шагают себе по тропинке к форту. Сверкает снег, а у них грудь голая, только повязка на бедрах… И икры туго обвиты шнурком. Женщины стоят и пялят на меня глаза. А я на них. Ожерелья из бирюзы, граната, агатов… И эти груди… Боже ж мой! Торчат в стороны, как отлитые из бронзы, руки так и тянутся к ним… Если бы у моей «дакоты» были такие амортизаторы, я бы всюду приземлялся без страха… Смотрю на этих девушек, а они на меня смотрят. Слов не надо. Они понимают мой восторг и только зубы скалят… Но их уже зовут мужчины, по долине разносится эхо голосов… А ко мне подходят первые индийские офицеры с поднятыми воротниками. Шеи обмотаны шарфами из верблюжьей шерсти. Только теперь я чувствую, как от этих стен тянет холодом. Мокрый, как новорожденная мышь, я испытываю страх, глядя на нависающие надо мной скалы. Ноги трясутся. «Ну, на этот раз пронесло», — сплевываю от сглаза через плечо, и мы отправляемся на традиционное виски.