Странствия с моим гуру - [13]

Мне сразу вспоминается тот счет, который я ношу в бумажнике «на счастье». Я сразу обретаю волю к жизни. Они со мной рассчитались, но я с ними — нет!

Жаль, что вы не поедете со мной. Может быть, мы встретили бы старых знакомых. Они теперь лезут в Индию, раздают стипендии, в пропагандистском пункте Max Muller Bavan раскладывают «невинные» листовки о вашей Силезии, «потерянной для европейской экономики».

Ну, мне пора. Смокинг понесу на руке, слишком жарко. Надену на месте. Тьфу, еще эта бабочка…

Я проводил его до машины. Едва коснувшись руля, он мгновенно протрезвел. Скользнул фарами по белым стенам вилл и помчался к Центральной площади.

С минуту я следил за ним, прислушиваясь к звуку мотора. Душная ночь невыносимой тяжестью навалилась на мои плечи. Я убежал в прохладную комнату.

— Ты идешь? — осторожно спросила жена, — Мыться будешь?

— Еще рано, я почитаю. Раз уж пошли гости, вот увидишь, еще кто-нибудь нагрянет.

— Конечно, ты был бы рад жить не в доме, а на вокзале, — печально вздохнула жена.

НОЖНИЦЫ БОГИНИ КАЛИ

Послышались удары пальцев по стеклу входных дверей, потом долгий, настойчивый звонок. Это чокидар у ворот сообщал о прибытии гостя, которого он уважал.

Густая стена лиан, обвивавших бамбуковую решетку, отделяла меня от сияния ночи. Я не зажигал света, так как он привлек бы полчища насекомых. И без того полог из листьев был полон движения и шорохов. В нем сновали ящерицы, падавшие за воротник каждому, кто проходил мимо.

Когда за стеклянными дверями показался белый тюрбан и до меня донесся запах пряных духов, я догадался, что пожаловал мистер Сингх, «комиссар», как мы его шутливо называли.

— Вы не ждали столь позднего визита? — он поднес ладонь ко лбу, салютуя по-военному. — Но эта жара… Я был неподалеку по службе и принес вам «жемчужинку»…

«Комиссар» быстро вошел в мою комнату и с облегчением развалился в кресле, толстый и мокрый от пота. Одет он был по-штатски, рубашка выпущена на белые подштанники. Толстые колени широко расставлены — взмок от ходьбы, как он объяснял мне когда-то. Сняв сандалии с петель, надетых на большой палец, мистер Сингх охлаждал ноги на каменном полу.

Я угостил его папиросой. Он закурил ее, потом осмотрел подозрительно. Убедившись, что это наш благородный «Вавель», мистер Сингх соизволил затянуться, ожидая стаканчика виски.

Я познакомился с ним полгода назад на каком-то вечере. Узнав, что я писатель, он на следующий же день явился ко мне и разговорился вовсю, не упуская возможности «оросить иссохший организм».

Потом это случалось все чаще и чаще — ведь он жил в dry country[6], где из-за сухого закона бутылка обычного виски стоила одиннадцать долларов. Разморенный жарой, офицер полиции заходил к нам и рассказывал интересные случаи из своей практики. А я поил его виски.

Когда ему не хватало рассказов, я вынужден был целый вечер выдерживать его на одной кока-коле или на апельсиновом соке. Но он не обижался.

— Операция аппендицита — это почти косметическая процедура, — начал «комиссар», смакуя янтарный напиток, отдающий самогоном, — особенно когда пациент молод…

— И не толст, — со знанием дела добавил я.

— Да, и не толст, — меланхолично подтвердил мистер Сингх, — Шов зарастает через несколько дней, остается только симпатичный шрам, который, если пациентом была женщина, может даже затронуть сердце, стать еще одним местом для поцелуев, доступным, конечно, только для избранных.

В больницу «Святого семейства» привезли красивую молодую девушку. Звали ее Кинни Гупта. У нее были характерные боли и рвота, диагноз поставили сразу же — apendicitis. Провожала ее вся родня, человек одиннадцать. Они подбадривали больную, просили доктора об особой заботе. Ее тут же отправили на операционный стол. Оперировал способный молодой хирург доктор Мохит Сри Деви. Он вырезал отросток с вполне созревшей гнойной опухолью и осторожно, как драгоценность, перенес его в химический стакан с формалином, чтобы показать родственникам девушки.

Кинни быстро пришла в себя. Молитвенно сложив ладони, она смиренно благодарила врача. Родственники же пациентки увенчали его на лестнице гирляндами цветов.

Рана быстро заживала. Кинни чувствовала себя хорошо. Ее навещали подруги. Вокруг кровати выздоравливающей шуршала шелками стайка ясноглазых девушек, увешанных блестящими безделушками. Они сплетничали, присматривались к перевязкам. Казалось, что они тоже хотели почувствовать боль, когда сестра промывала рану. Хирургическая сестра Канаклата Сен, правая рука хирурга, которая во время операции накладывала маску и поглаживала щеку пациентки перед усыплением, любила слушать разговоры о драгоценностях и о любви: и то и другое у нас тесно связано.

На шестой день подъехал старый паккард, и Кинни отвезли домой. Вечером у нее начался жар. Она стала жаловаться на острые боли в животе. Несмотря на пенициллин, через два дня Кинни умерла. Что ж? На первый взгляд в этой истории нет ничего особенного… Послеоперационные осложнения или просто какая-нибудь инфекция… Кто знает?

Покойницу, как надлежит девушке, завернули в белое полотно, аккуратно, как конфетку, обернули в розовый целлофан и унесли на бамбуковых носилках, чтобы сжечь. Сложили ровный холмик из дров, плакальщицы вылили растопленное масло, и останки запылали.