Странствие слона - [21]

Субхро же не уверен, что обретет какие бы то ни было выгоды от этой успокоительной поговорки. Зеваки, наблюдавшие за тем, как на трехметровой высоте проплывает он в своем новешеньком ярком наряде, в котором, как говорится, в самый раз к крестной на именины ходить, если бы, конечно, была у нашего погонщика крестная,— наряде, говорю, надетом отнюдь не из тщеславия, но в честь новой страны пребывания, уверены, что видят перед собой существо, одаренное способностями сверхъестественными, меж тем как одна мысль о ближайшем будущем приводит бедного индуса в трепет. Он думает, что пока не добрались до вальядолида, есть у него работа, за которую кто-то заплатит, и за саму работу, и за потраченное на нее время, и кажется — экая, право, безделица, сиди себе на закорках у слона, но так может рассуждать лишь тот, кто никогда не пробовал заставить его, например, повернуть направо, когда он желает идти налево. А вот что там будет впереди — теряется в тумане. Субхро, конечно, с первого дня размышляя о том, что его предназначение — сопровождать слона в вену, исходил из того, что как бы по умолчанию понятно, что если есть у слона погонщик, то куда один, туда и другой. Но ведь ему-то самому никогда, так вот, глаза в глаза, не было сказано об этом. Насчет вальядолида — да, было, но не более того. И потому совершенно естественно, что воображение субхро представило ему наихудшую из всех возможных ситуаций, а именно — добирается он до вальядолида и обнаруживает там другого погонщика, а тот только и ждет слова, чтобы начать странствие в вену, а по прибытии туда — зажить припеваючи при дворе эрцгерцога максимилиана. И не в пример многим и многим из нас, привыкшим ставить низкий материальный интерес превыше нетленных и истинных духовных ценностей, не от мыслей о еде и питье и мягкой постели полнилась грудь субхро вздохами, но от внезапного размышления, каковое, будучи размышлением, внезапным, стало быть, быть в строгом смысле не могло, о том, что он любит это животное и разлучаться с ним не хочет. Оно, конечно, но если в вальядолиде ждет другое лицо, готовясь принять на себя попечение о соломоне, сердечные склонности субхро в расчет никто принимать не будет и на бесстрастных весах эрцгерцога максимилиана не потянут они ничего. И вот тогда погонщик субхро, покачиваясь в такт слоновьего хода, произнес вслух, благо там, наверху, никому было не слышно это: Мне надо с тобой очень серьезно поговорить, соломон, и слава богу, что не слышно, потому что иначе решили бы люди, что он спятил и что, значит, безопасность каравана под угрозой. С этой минуты мечты субхро приняли иное направление. И подобно тому, как это бывает при отвергнутой любви, которой все мы неведомо почему решаемся противоречить, субхро с соломоном бежали через горы и долы, луга и поля, огибали озера, пересекали реки и леса, уходя от погони латников, а тем ничем особенно не мог помочь стремительный аллюр их гнедых скакунов, ибо слон, если захочет, тоже способен удариться в легкий галоп. И в эту ночь субхро, который и так не ночевал вдалеке от соломона, подошел к нему совсем близко и, стараясь не разбудить, начал шептать ему на ухо. В самое то есть ухо вкладывать слова, звучавшие как неразборчивое бормотание, может быть, на хинди, а может, на бенгали или еще на каком языке, ведомом только этим двоим, родившемся и возросшем в годы одиночества, которое и вправду было одиночеством, даже если врывались в него гомон ли придворных дворянчиков, или рев лиссабонского простонародья, или — еще раньше, когда так долго плыли они на корабле до Португалии,— насмешки матросов. По причине полного незнания языков мы не можем определить, что же говорил субхро на ухо соломону, но, догадываясь о тех беспокойных ожиданиях, которые томили погонщика, способны все же догадаться, о чем шла речь. Субхро просто-напросто просил у соломона помощи и заодно давал ему кое-какие практические советы насчет того, как себя вести и как, например, дать понять наиболее выразительными средствами, имеющимися в распоряжении всякого уважающего себя слона, включая и самые радикальные, свое недовольство насильственной разлукой с погонщиком, если, конечно, дойдет дело до этого. Скептически настроенный читатель возразит нам, пожалуй, что не следует ждать многого от разговоров такого рода, ибо слон не только не дает никакого ответа на увещевания субхро, но и продолжает безмятежно спать. Но говорить так — значит, ничего не понимать в слонах. Стоит им немного пошептать на ухо что-нибудь на хинди или бенгали, особенно во сне, как они моментально превращаются в тех джиннов, которые, не успев выбраться из бутылки, спрашивают: Что угодно моему повелителю. Так или иначе, мы в состоянии предвидеть, что ничего такого рокового в вальядолиде не случится. Уже на следующую ночь движимый раскаяньем субхро попросил соломона забыть все, о чем просил его накануне, сказал, что вел себя хуже самого скверного себялюбца, заявил, что совершенно не такими способами решается дело: Если произойдет то, чего я опасаюсь, мне и никому иному надлежит взять на себя ответственность и попытаться убедить эрцгерцога не разлучать нас, но в любом случае ты ничего не должен предпринимать, слышишь, ровно ничего. Все тот же недоверчивый читатель, случись он здесь, принужден будет отставить свой скептицизм и признать: Красивый поступок, а этот погонщик субхро — в самом деле хороший человек, и нет сомнения, что наилучшие уроки преподают нам люди простые. Сам погонщик с успокоенной душой вернулся на свою охапку соломы и через несколько минут уже спал. Когда же поутру проснулся и вспомнил о принятом им решении, не удержался от вопроса, заданного себе самому: А зачем бы эрцгерцогу другой погонщик, если один уже имеется. И продолжал развивать свои резоны: Австрийский капитан — свидетель и поручитель, он видел нас в замке и не мог не заметить, что едва ли бывает на свете более прочная связь между животным и человеком, да, конечно, он слабо разбирается в слонах, зато наверняка — знаток лошадей, а это уже очень немало. Что слон соломон по натуре — существо добродушное, всем на свете известно, но сильно сомневаюсь, что при другом погонщике сделал бы он то, что сделал в час прощания с вольнонаемными работягами. И хотелось бы, чтобы ясно было с самого начала и недоразумений не возникало — это был его душевный порыв, я его этому не учил и сам думал, что вот он придет и, самое большее, хоботом помашет, ну, может быть, коротенько протрубит, ступит шаг-два, как в танце,— и все на том, прощайте, до свиданьица, но лишь тот, кто знает его так, как знаю я, начал понимать, что в огромной его башке заваривается нечто такое, что ошеломит нас всех. Воображаю, сколько уже и сколько еще будет понаписано о слонах, однако сомневаюсь, что хотя бы один из авторов самолично видел нечто подобное тому или хотя бы слышал о чем-то, способном сравниться с тем слоновьим чудом, которое я своими глазами и своим глазам не веря наблюдал в кастело-родриго.