Странный рыцарь Священной книги - [40]

— Имя мое Фолкет. Пятнадцать дней тому назад Инквизитор с церковного амвона дал всем еретикам месяц сроку, чтобы они добровольно сдались. Он принимает всех, желающих свидетельствовать, и любой может прийти к нему и сказать: «Вот этот и тот — еретики». Имущество этих людей делится на три части и одну треть получает доносчик. Так папа развязал руки доносчикам и клеветникам. Никто уже не может быть уверен, что его не выдадут или не оклевещут. Да, папа старается уничтожить нас недоверием друг к другу, подозрительностью и предательством … Я верю вам, братья мои, и открываю свое лицо.

Он тоже подошел и встал у каменной стены.

К столу вышел третий человек. И сказал:

— Меня зовут Гийом. Мы все здесь — вне закона. Убить еретика не означает в наше время убить человека. Папа приказал сжигать еретиков заживо на глазах у всех. Того, кто укрывает у себя еретика или оказывает ему помощь, лишают жизни, лишают чести и наследства. Неужели же мы не люди?

И он встал к стене, стянул маску с лица и, бросив ее на землю, сказал:

— Я свидетельствую против папы. Он позволил выкапывать кости еретиков из могил и выбрасывать их на помойку. Нет нам мира даже в земле. Так пусть же не будет ему мира на небесах.

В круге света появилась женщина. Она тоже сняла свою маску. И заговорила глубоким, прерывающимся от волнения голосом:

— Я Адальгейза. Папа хочет убить душу Прованса. Превратить нашу веселую страну в монастырь. Над Провансом нависла тьма и скука. Монахи либо молчат, либо осыпают нас проклятьями.

Она отошла к стене, а ее место занял еще один мужчина, тоже снявший маску. Это был воин с множеством шрамов на лице и орлиным взором. Среди сбившихся в кучку людей раздался шепот, похожий на вздох. Воин сказал:

— Да, я Арнаут. Знаю, вы считаете меня мертвым. Мой дом, так же как дома других еретиков, превращен в руины. Трупы моих детей брошены на съедение свиньям. За голову еретика дают десять дукатов, за мою — дают тысячу. Я пришел сюда не для того, чтобы сетовать, а чтобы сказать вам: «Братья, Прованс снова восстал. Авиньон, Марсилия, Каркасон, Оранж, Бокер, Тулуза послали свои отряды к Раймунду Тулузскому. Доставайте свое оружие и будьте готовы. Братья из Тырнова, передайте всем болгарам, что душа альбигойцев жива».

И еще одна будущая жертва встала у стены. Адальгейза разомкнула уста и запела. Все, кто стоял у стены, подхватили песню. Запели ее и люди, оставшиеся стоять в полумраке.

Влад поднял забрало своего шлема. Лада тоже стянула платок с лица. Она не пела и с гордым вызовом смотрела на железную маску, скрывающую мое лицо.

Теперь уже все альбигойцы — воодушевившись, или же испугавшись, что их посчитают трусами — сняли свои маски. И все запели:

Восстал Прованс,

хотя изнемогаем мы

от страха пред неведомым.

Услышь нас, Господи, помоги граду нашему…

Я смотрел на них. Я помню их. Все имена, только что названные мною — имена тех, кто уже мертв. Пусть их потомки гордятся ими.

Я тогда так и не снял своей маски, не открыл лица — ведь кто-нибудь из альбигойцев мог узнать во мне потомка рода Вентадорнов. Сильным было семя отца моего, или деда: мы, все пятеро братьев, были схожи меж собой, как близнецы. Тот, кто видел одного из нас, мог считать, что видел всех пятерых. Вот почему, когда все пели с открытыми лицами, только я один стоял среди живых людей, как железная статуя.

Нет, неправда — не потому не снял я своей маски, что боялся быть узнанным. Я не верил им.

5

Люди стали расходиться. Одни, перед тем, как уйти, снова надевали маски, другие уходили, держа их в руках. Ко мне подошел Арнаут — воин с орлиным взором. Он сказал мне:

— Брат, знаешь ли ты, чей герб носит этот человек? Барона Д’Отервиля — одного из самых жестоких палачей Прованса.

И он указал на грудь Влада, где красовался герб Д’Отервиля. Я сказал:

— Барон мертв.

Арнаут сказал:

— Смотри, как бы этот болгарин не умер вместо него. Жена барона думает, что он исчез, и потому живет, как веселая вдовушка. Если она узнает правду, то пошлет убийц по следам двойника. Земли барона всего в двух днях пути отсюда, на востоке.

Стоя у стола Эмерик провожал своих гостей. Альбигойцы, словно забыли вдруг об ужасе поражения. Они обнимали и целовали друг друга. Я сказал Эмерику:

— Кто-нибудь из этих людей должен приютить нас у себя.

Он спросил:

— Ты не хочешь остаться в моем доме?

Я сказал ему:

— Прости, это неблагоразумно.

— Ты прав. Мы словно пьяные.

И он обратился к судье Бертрану:

— Бертран, через три дня приведешь этих людей ко мне, чтобы я объяснил им, как идти дальше.

Судья Бертран сказал нам:

— Идемте со мной.

6

Мы трое и еще два всадника ехали под покровом ночи. Я догнал судью и сказал ему:

— Брат, прощай. Мы отправляемся на север.

Он спросил:

— Но почему?

Я ответил:

— Чтобы запутать свои следы. Вас здесь было слишком много.

Он сказал:

— Почему вы хотя бы не переночуете у меня?

Я молчал. Мы покинули их и отправились на север. Влад и Лада слышали, но не поняли, о чем говорили мы с Бертраном. Когда я повернул коня, Влад неожиданно сказал:

— Мы возвращаемся.

Я сказал ему:

— Через три дня мы придем к Эмерику одни. Я приметил над домом его лесистый холм. Там и переждем.