Странная тень - [18]

«Это очень ценная коллекция, – заявил её владелец с гордой, даже счастливой улыбкой, – и я собрал её с большими лишениями вовсе не только ради простого обладания, но и для того, чтобы изучить каждый из этих предметов. Вы можете доверить мне ваши часы и ни о чём не беспокоиться».

«Так я и сделаю», – ответил Холцер, поворачиваясь к столу, за которым Штайнинг явно ещё недавно работал, потому что на него он положил напильник, вернувшись в комнату с посетителем. «Да вы настоящий учёный! – сказал Холцер тоном, полным восхищения. – Это всё работы о часовом искусстве?»

При этих словах он указал на стопки книг, лежавшие на столе и рядом.

Штайнингу это польстило, и он заговорил о своём искусстве, высокопарно, возбуждённо, неясно – короче говоря, как кто-то, чей ум слегка тронулся на увлечении, ставшем всепожирающей страстью.

И пока он ораторствовал и молол чепуху об изобретениях, которые думал совершить, Холцер, который, казалось, слушал, но в действительности не обращал внимания ни на одно слово Штайнинга, склонился над старым фолиантом, который лежал открытым на столе и страницы которого были придавлены маленькой тяжёлой пластинкой.

Открытые страницы книги показывали огромную подпись и портрет старика в костюме прошедшей эпохи, под изображением витиеватым шрифтом было написано: «Петер Хеле».

Больше Холцер ничего не прочёл, он глядел как заворожённый на круглую латунную пластинку, которая лежала на книге вместо пресс-папье.

Это было что-то циферблата, по краям которого были изображения зодиака; они были инкрустированы слоновой костью.

Кровь прилила к голове Холцера. Он распрямился и провёл рукой по горящему лицу.

«Видите, мне совсем нельзя наклоняться», – сказал он часовщику, улыбаясь с досадой.

Тот тоже улыбнулся.

«Да, при такой-то полноте!» – сказал он.

Холцер взял шляпу.

«Вы ведь принесёте мне часы? Вы ведь ещё вернётесь?» – спросил Штайнинг почти жадно.

«Конечно, я ещё вернусь», – прозвучало в ответ, а потом Холцер вышел.

Он направился прямо на вокзал. Скоро в полдень должен был отправиться поезд. Придя на станцию, Холцер посмотрел расписание. Из него следовало, что Штайнинг тогда мог приехать только на одном из двух ночных поездов, которые курсировали между О. и Веной: на скором, который проезжал через О. примерно в десять вечера, или на почтовом, который отправлялся из О. в два часа ночи.

«Теперь всё зависит от часа, когда было совершено убийство», – сказал Холцер, обращаясь к самому себе.

Прозвенел третий звонок. Бывший заключённый спокойно сел в вагон. Два часа спустя он покинул поезд на последней перед О. станции, поел там с большим аппетитом и пошёл неторопливо к своей цели. Только незадолго до десяти вечера он пришёл в О.

Сейчас он был, однако, далеко не так осторожен, как во время своего первого визита в дом Вернера, иначе заметил бы подосланного тюремным управляющим человека, который ещё с наступлением темноты спрятался в том самом высоком дверном проёме, где Холцер нашёл укрытие предыдущим вечером.

Едва его впустили в сад Вернера и едва он с госпожой Терезе скрылся в доме, как следивший за ним агент поспешил со всех ног в центр города.

А вскоре после этого, как мы уже знаем, господина Шмида – точнее, Йозефа Холцера – задержали.

*

Спустя двенадцать часов Петер Клаус ступил в камеру, где немало подследственных в своё время со страхом ждали допроса.

Как и вчера, он очень уважительно поприветствовал Холцера.

«Ну что?» – спросил тот.

Он лежал на нарах полураздетый, явно только что проснувшись.

«Я должен вас отвести к господину главному комиссару».

Холцер поднялся и начал приводить себя в порядок.

Петер Клаус взялся ему помогать, ведя себя почти как услужливый камердинер.

Он был очень смущён и – сгорал от любопытства.

«Как, как вам пришла в голову эта идея?» – вырвалось у него наконец.

«Какая идея?»

«Изобразить из себя агента тайной полиции».

«Я не хотел попасть на виселицу».

«Но ведь вы невиновны!»

«Да. Но кто бы мне поверил! Вы точно нет, и никто другой тоже».

«Ваше алиби…»

«Я в ту ночь мирно спал в канаве за мельницей; но у меня нет свидетелей, которые могли бы это подтвердить».

«Конечно, конечно, а ещё эта ваша клятва мести…»

«О которой вы проболтались…»

«Это ужасно, как легко можно попасть впросак…»

«… и на виселицу».

«Вы сердитесь на меня?»

«Вовсе нет. Вы выполняли свой долг. Но всё-таки вы могли бы и получше думать о людях».

«О людях – конечно, но…»

«Заключённые тоже люди, люди, которые нередко всеми силами хотят стать лучше, но всё вокруг опять толкает их к преступной жизни».

«Господи, вы правы! Это так. А я – во многом по моей вине столько людей, бывших под моим надзором, ещё сильнее ожесточились».

«Вы сожалеете об этом?»

«Я сожалею об этом».

«Значит, так и есть, ведь вы не бросаетесь словами, у вас за словом идёт дело».

«Однако же почти все думают, как я», – сказал, оправдываясь, Петер Клаус.

Холцер горько улыбнулся: «Почти все? Говорите же прямо: все. За три недели я сменил семь нанимателей. Каждый из них прогнал меня. Не потому, что я работал хуже или меньше, чем другие. Вовсе нет! Никто не мог сказать про меня ничего плохого, кроме того, что я отпущенный на свободу заключённый. А последний, он и вовсе выгнал меня из дома и спустил на меня собак. Это было как раз в ту ночь. Тогда бы ещё чуть-чуть, и я убил бы первого встречного – потому что ведь все, все были моими врагами. Ведь никто не хотел дать мне возможности остаться порядочным человеком».