Странная фотография - [11]

Люба резко повернулась и побежала прочь. Косте показалось, что она плакала на бегу, жалобно, чуть не навзрыд. Он, не помня себя, инстинктивно рванулся за ней и бежал до тех пор, пока Люба не скрылась в своем подъезде. В этот подъезд ему хода не было — только теперь Костя понял, где она живет: этот дом номер два по Весковскому переулку вызывал у старожилов района глухое, плохо скрытое раздражение. Наводненный охранниками, буравящий прохожих глазками видеокамер, установленных в каждом подъезде, этот светло-кремовый монстр под зеленой крышей с застекленными лоджиями и чугунными решетками, перекрывавшими закрытый двор, населяли «сильные мира сего» — банкиры. Их жители района, люди по большей части простые и небогатые, недолюбливали и побаивались, а на дом поглядывали с плохо скрытой завистью и злобой.

Так значит, его чудо — Люба-Любушка — жила именно в этом доме! А это значило, что их разделяла стена, которую не преодолеть ни приступом, ни прыжком, ни ползком… И расстояние, разделявшее их: парня в стоптанных старых кроссовках, которому не привыкать питаться одними макаронами с кетчупом, и её — девчонку, у которой две машины, личный шофер и в вазах одни только розы и орхидеи, — это расстояние не измеришь обычной мерой длины — ни милями, ни километрами… Его вообще невозможно измерить!

Костик стоял, тупо уставясь на дверь Любиного подъезда, и прижимая к себе разлохматившийся букет. Листья потихоньку выскальзывали из его рук и одно за другим — падали к ногам на асфальт.

— Э, парень, чего стоишь — давай-ка отсюда! — вывел его из прострации дюжий охранник в черном берете.

Костя послушно побрел прочь, продолжая судорожно сжимать свой растрепанный осенний букет. Так он и пришел домой — с этим букетом, позабыв про минеральную воду, за которой его посылала бабушка. И стоял в коридоре, не зная куда теперь идти и зачем… Мысли путались, он был как в чаду.

«Как же так, — проносилось в разгоряченной голове, — мы же нормально с ней разговаривали… все хорошо было.» И вдруг её словно бы подменили. И не хотела она так со мной — это была не она. Она же плакала, плакала — я видел! Но все равно — мне её теперь не видать, она скрылась за этой тяжелой дверью, и навсегда, навсегда… Ее умчит от меня личный папин шофер на личном папином «Вольво» — умчит вдогонку за орхидеями, которые здесь не растут. Она всегда будет мысленно в той стране, где цветут орхидеи, а мой город… он пахнет сыростью, и скоро его запуржит, заметет — он ведь так любит снег! И я — я тоже его люблю, я знаю как он прекрасен в снегу — мой город. А она никогда не узнает. Никогда! Потому что, она живет в городе и не видит его — она мысленно там, где растут орхидеи! Она тепличная Люба-Любушка, а я… я хотел подарить ей его — мой город. Чтоб он стал ей родным, чтоб она загляделась на его красоту… потому что прекраснее его нет! И моя Сеня об этом знает. Ох, что со мной? Надо сесть за уроки… Бабушка… она меня посылала за чем-то. Но за чем?

— Костя? — из-за двери в комнату выглянула бледная осунувшаяся Сеня. Ты водички принес?

— Я? Ой, Сенчик, прости! Прости меня, я такой идиот — забыл…

— Что? Что с тобой?

Сеня выползла из комнаты, шаркая тапками и подошла к брату, вглядываясь в его лицо. Он стоял перед ней, сжимая букет палых листьев, онемевший, застывший, весь сжавшийся, как пружина.

— Ой, какие красивые! Это… мне?

— Тебе, — глухо обронил Костя, сунул букет сестре и, медленно повернувшись, как во сне, пошел в свою комнату.

— Ксенечка, тебе Костя водички принес? — донесся из кухни бабушкин голос.

— Принес, бабуль, все в порядке, — крикнула Сеня и укрылась в комнате.

С её братом что-то произошло — она ни секунды в этом не сомневалась. Достаточно было взглянуть ему в глаза… Но она этого так не оставит — она во всем разберется. Вот только надо скорее выздороветь…

«Прошенька, миленький, что-то неладное у нас в доме творится! Прошенька, где же ты?»

Сеня прижала к груди печальный букет и в ту же секунду почувствовала все происшедшее как-то связано с Прошей. Ему плохо, он в беде, и этот букет — весть от него!

Глава 4 НОЧНЫЕ ПРИЗРАКИ

Сеня шла на поправку. Конечно, это означало конец вольготного времяпровождения и начало ученья-мученья, но с другой стороны… уж больно хотелось на улицу! Так надоело сидеть в душной комнате, тем более, что на дворе такая теплынь, такая благодать… Последние погожие денечки стояли потом в холод и дождь ещё успеешь насидеться взаперти — а теперь надо было ловить каждый миг волшебства, ведь чародейка-осень просто преобразила Москву!

Город расслабился, разомлел в лучах солнца и, как кот, щурился и мурлыкал от удовольствия. Под чистым безоблачным небом земля улыбалась солнцу, от которого во все стороны били снопы света. Только свет этот, ложась на лица прохожих, на стены домов и кроны деревьев, становился мягким и приглушенным, будто теплел, будто хотел убаюкать и успокоить все, к чему прикасался… И всех, кто выходил на улицы города, убаюканные этим мягким прощальным светом, охватывало блаженное тепло — всех разморило, город как будто нежился в праздной неге, хоть по-прежнему на его улицах и бульварах царила обычая суета.