Страницы жизни шамординской схимонахини Серафимы - [3]

— Крестителю, Предтече Христов, погружаемый всегда сластьми телесными ум мой управи и волны страстей укроти, — читаю не слушающимся от волнения голосом.

Как я ждала этого, Господн, как мечтала творить совместную молитву с магушкой Серафимой. Подобные моменты сближают людей в тысячу раз крепче, чем все на свете дружбы и влюбленности. Когда ты с человеком совместно молишься и причащаешься, иными словами, состоишь с ним в молитвенном и евхаристическом

общении, он делается ближе всех сродников по плоти. Именно эти минуты наших общих молитв перейдут в вечность и будут определять ее, а не безумные дебаты заполночь, за кружкой вина, в сигаретном угаре. Сама жизнь показала, чем все это кончается: ничем.

К вечеру пришла Ульяна. Крупный, какой‑то изумленный разрез огромных глаз. Вся душа ее плещется в этих озерах сокровенных и смиренных. Смотреть на Улю немножко страшно: приводит в трепет душа без одежд… Матушка уже спит. Мы все вместе опять встаем на молитву. Прошу разрешения прочитать «Молитвы на сон грядущим». Потом Вера и Ульяна попеременно читают кафизмы.

Через час я устала, чисто физически. Но духовное чувство не слабеет, остается энергичным и насыщенным: спящая схимница Серафима, парящие перед иконами огненные слова псалтири тяжелы, но благостны; изнемогаю, но стою.

Красный угол матушкиной кельи состоит из двух угловых полочек. На нижней — баночки, бутылочки, маслица, просфоры, на верхней — образа.

Внимание рассеивается. Я уже не откликаюсь молитвенно на каждое слово, разглядываю стены и многочисленные фотографии на них, как вдруг… как вдруг встречаюсь взглядом с отцом Никоном. И невольно вздрагиваю, осеняя себя крестом: здесь еще человек, мужчина, как же я его не заметила?..

Надо сказать, самое удивительное в этой келье (после матушки Серафимы, конечно) — это фотография с портрета отца Никона (Беляева [1]), огромная, в полстены. Портрет выполнен углем монахиней по фамилии Белоконь. Он висит в ногах у матушки Серафимы, так что она всегда может созерцать лицо своего духовного отца, которого пережила на этом свете более чем вдвое. Именно здесь, в матушкиной келье, как ни на каком другом отпечатке с этого же негатива, отец Никон необъяснимо, невероятно живой, вот — вот улыбнется, вот — вот заговорит.

Глаза живые: прямо из горней обители, смотрит отец Никон в келью своей постаревшей духовной дочери. Под этим взглядом невольно подбираешься. Я не представляю, что в комнате, где висит такой портрет, можно решиться на что-нибудь греховное. Это как бы наблюдательный пункт отца Никона и одновременно его точка пересечения с этим миром. Больше скажу — точка его влияния на этот мир: через послушницу Иришу, которая за долгие годы разлуки успела состариться и стать схимонахиней Серафимой…

Русская Зарубежная Православная Церковь, которая канонизировала убиенную Царскую семью, возвела в ранг святых и отца Никона в Соборе преподобных отцов Оптинских. И разве это не милость Божья, что я благословлена рассказать людям о его духовной дочери, дожившей до наших дней, более того, допущена в ее келью молиться с ней?

Одно это уравновешивает на весах судьбы все, что когда‑то казалось мне неудачным. Теперь‑то я вижу, что все сложилось как нельзя лучше, чрезвычайно удачно. Слава Богу за все! И если и впредь я властна буду выбирать, Господи, скажу, Господи. Распоряжайся моей жизнью, как Тебе угодно. Отними, что захочешь, мне все равно, об одном прошу, не отнимай у меня Оптину пустынь и все связанное с ней! Я согласна отдать Тебе все, что осталось, но услыши просьбу мою. Я хочу пребывать со всеми оптинцами, живыми и усопшими, в молитвенном общении, хочу обретать новых братьев и сестер, хочу учиться у них идти к Тебе, хочу любить и быть любимой, а все мирское отдаю на Твое усмотрение, да будет святая воля Твоя!..

* * *

Ночевать меня положили во второй комнатке на большой деревенской постели под толстым одеялом, одетым в пестрый ситчик. Вера легла в матушкиной келье, Ульяна на печке. Едва донесла голову до подушки, как провалилась в сладкую бездну. Я думала: очень важно, что мне приснится в гостях у матушки — ничего не снилось. Вернее, снилось, я поняла это по первозданной радости возвращения в этот мир. Что‑то несомненно снилось, но это «что‑то» не сложилось в образы и сюжеты, поэтому вспомнить земным сознанием ничего не могу.

Проснулась от оживленных женских голосов. Солнечное утро — в нем очертились новые лица: две веселые улыбающиеся христианки Мария и Тамара. Энергичные, схватились за ведра, тряпки и давай мыть окна, обметать паутину, протирать обои.

Матушка лежала в забытьи. Вообще во второй день ей было хуже, она ни на что не реагировала, не открывала глаз, не разговаривала. Если бы я приехала сегодня, боюсь, мне не удалось бы с ней поговорить.

Меня попросили почитать матушке утренние молитвы, и я с радостью стала молиться. Работа по дому шла своим чередом.

Все переделали, сидим, разговариваем. Возле матушки Серафимы так хорошо и отрадно сидеть, душа отдыхает, как будто что‑то целебное в воздухе разлито. Так легочников отправляют в высокогорные санатории, да вкушают воздух высот… Вдруг видим в окошко: кто‑то зашел во двор, а кто, не разглядели. Через минуту входит женщина небольшого роста, с приветливым русским лицом, кланяется: