Страна возможностей - [31]

Я прислушался к тишине. Где-то в батареях журчала тихонько вода, машины за окном иногда издавали какие-то свои механические звуки, а так — тишина. Хоть бы муха пролетела или комар. Я почти слышал, как волосы растут на голове. «Сколько, — думал, — я смогу просидеть с закрытыми глазами, медитируя?» Сложил тело в позу лотоса, закрыл глаза и вдохнул. В какой-то момент мысли стали ощутимыми: там, в черепной коробке, короткие мысли прыгали одна через другую, одна картина сменяла другую быстро-быстро, и за ними не успеть. Я глубоко дышал, и с каждым вздохом мысли замедлялись. Кажется, еще немного, и я смогу задержать внимание на одной картинке, если постараюсь. Мне стало чуть лучше. Представил, как тут, в этой пустой комнате, где и вещей-то от соседей не осталось — только пара голых матрасов, — когда-то ходили люди, о чем-то говорили, занимали друг другу деньги, ругались, чистили зубы и видели сны. А теперь их здесь нет.

Хватило меня на семь минут. Спустя семь минут мне все это надоело, я мысленно про себя назвал горе-буддистов «пидорасами», еще несколько раз отжался, посмотрел в окно. Там все так же, и пусть я хоть десять раз разобью свою голову об стену, ничего там не поменяется и не станет интереснее. Вот бы хоть одна машина в другую въехала или собака какая дорогу перебежала.

Скука.

Выпить кофе бы, да на дне банки гранул не хватит даже на полчашечки. Ну, выпьем что есть. Залил кипятка, размешал порошок кофейный, попробовал мутную воду и вылил в окно. Покурить бы, но на что сигареты купишь?

Несколько лет назад, когда от меня сбежала девушка, я крепко запил. Вставал в одиннадцать утра, покупал бутылку дешевого вина, хлеба, возможно, сыра, садился за писанину и уже к обеду оставался с пустой бутылкой и в лучшем случае пятью листами текста. Ничего из них не сохранилось. Потом я смотрел порно и отключался. Ближе к вечеру просыпался, выпивал пива и к середине ночи отключался снова. Почти не ел — только пил. Я хотел себя разрушить до основания, уничтожить, и у меня это почти получилось.

А сейчас даже напиться не на что, и даже порно смотреть лень.

Я лег на пол пузом кверху. «Странное, — думаю, — чувство: так скучно и так хочется хоть какого-нибудь происшествия, хоть что-нибудь сделать, а делать ничего не хочется. В город пойти? А что я там не видел? Я пытался по музеям ходить, пока не понял, что только обманываю самого себя. Пусть богема по ним ходит и платит за билет».

Смешно: если посмотреть из космоса в огромный телескоп, направить на серое здание общежития на улице Шверника и найти нужное окно, то можно увидеть человека, который лежит на полу в пустой комнате, смотрит в потолок и не моргает. Он бы даже не помахал рукой наблюдателям, если бы знал, что на него смотрят: настолько ему все равно.

Тут никого нет, я совсем один. Я могу даже все выходные ходить по комнате голым и жрать гречку руками прямо из кастрюли, пока в мониторе трахаются красивые люди, отпустить волосы, длинные ногти и окончательно деградировать, и никто об этом не узнает, никто не увидит. А если я здесь помру? Комната же заперта изнутри. Когда меня найдут?

К сентябрю?

Эта мысль испугала меня. Я вскочил с пола, накинул первую попавшуюся одежду, залил воды в пластиковую бутылку и вылетел вон, захватив с собой хлеба из столовой.

* * *

По улице я то плетусь, то перехожу на бег, дикими глазами оглядываясь на прохожих, которые меня вовсе не замечают. Я стараюсь подобрать правильное восприятие мира: любить ли мне всех этих людей? Или наплевать на них, будто их и вовсе не существует? Смотрят ли на меня люди вокруг, или им все равно? Мысли прыгают в голове, и от них становится больно. На улице прохладно, но я весь в поту. В итоге я расслабляюсь, отпускаю поводья и медленно иду до метро, на котором добираюсь до парка.

Тут сегодня немноголюдно. Лениво бродят парочки, семьи и старики, иногда проносятся рядом поджарые велосипедисты. По дороге съедаю часть хлеба, а часть решаю оставить для птиц.

На набережной ветрено и совсем безлюдно. Бросаю птицам в воду хлеб: они дерутся, не щадя друг друга, бьются крыльями. Голуби оказываются быстрее и подхватывают крошки чуть ли не на лету, летучие крысы. Одна утка присела на пригретом солнцем месте и ловит кайф. Я присел на корточки и стал смотреть прямо ей в глаза. Она повернула свою голову на меня. Так мы и просидели минут пятнадцать, пока та не подмигнула мне и не нырнула в воду.

— Они такие милые, да? — сказал кто-то сверху. Я поднял голову. Девушка в сером пальто тоже остановилась посмотреть на птиц. Ничего в ней особенного не было, самая обычная внешность.

— Иногда мне интересно залезть к ним в голову и посмотреть, что там происходит.

— Там ровным счетом ничего.

— Я им завидую в таком случае. Ладно, всего доброго, у меня хлеб закончился.

— До свидания.

Еще долго брожу по городу, смотрю на дома, на людей, пока солнце не начинает садиться. По дороге домой иду как безумный, стараюсь не выть от скуки, хочется ударить кого-то или хотя бы себя, чтобы хоть как-то развеяться. В толпе толкаю плечом проходящего мимо парня, чтобы тот наехал на меня, но тот даже не оборачивается. Слава богу, наверное. Что бы я ни сделал, все будет скучно, все будет повторяться: сейчас я приду, поем, почищу зубы, лягу спать, буду ворочаться, усну, проснусь, поем, а потом все начнется снова. И как бы я ни пытался спастись и убежать, все это будет происходить снова и снова. Ни работа, ни безделье не спасут от тоски.