Страна поднимается - [29]

О небо, если б не Нуп, не едать бы мне больше плодов старого дерева манго, что растет на околице Конгхоа, укрывая от зноя мой дом…

Вот и кончается ночь. Светает. И тут беглецов на дороге встречают пятьдесят односельчан. Их привел старый Па. Нежданная радость! Обнимутся истосковавшиеся в разлуке люди, потом разожмут объятья и вдруг снова кидаются друг другу на грудь.

— Ну, хватит, хорошего понемногу, — говорит Нуп. — Скорее в деревню, там наговоримся…

Дядюшка Шринг с Сипом, став впереди цепочки, уводят людей в Копгхоа. Старый Па, Нуп, Гип и еще десяток парней задерживаются ненадолго. Шагая следом за длинною вереницею ходоков, они то и дело останавливаются, ставя ловушки с отравленными шипами и остро отточенные бамбуковые колья на всех дорогах и тропах, ведущих в Конгхоа. В полдень раздаются выстрелы: француз гонится за беглецами. Вскоре шестеро вражеских солдат угодили в ловушки, напоролись на колья. И пришлось им, не солоно хлебавши, уйти восвояси…

Деревня Конгхоа — все девяносто человек — в сборе.

Поздно ночью Нуп и старый Па — ничего не поделаешь — снова обсуждают деревенские дела. Да, долго еще надо биться с французом, долго и трудно.

— Когда же, — спрашивает Сип, — конец этой нашей войне?

— Повоюем еще, пока не осилим француза, — говорит Нуп. — Пока ни единого гада не останется на нашей земле. Если нашего с вами века не хватит, возьмут оружие в руки паши дети и дети наших детей.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

I

На самой середине расчищенного от кустов и деревьев поля горел огонь. Зажженный уже давно, он так и полыхал здесь всю ночь, не расходясь вширь и не угасая. Нуп сидел, протянув к огню руки.

Если вспомнить получше, с того дня, как мать родила его на свет, и доныне он вырубил лес и возделал землю более чем на трех десятках полей. Стало быть, самому ему скоро сорок. Но никогда еще ни одно поле не давалось ему с таким трудом и мукой, как это…

А огонь все полыхал. Нуп поглядел на свои руки. Они были сплошь в кровавых ссадинах. Кровь, смешавшись с древесным соком, землей и потом, застыла черными струпьями. Нет, боли он уже не чувствовал. Руки до того устали, что казались совсем чужими, а свои, собственные руки вроде давно отвалились.

Он прикрыл глаза. Огонь этот, чудилось ему, горит не наяву, а во сне. Потом слух его уловил доносившийся со всех четырех сторон из лесной чащи, окутанной непроглядною тьмой, какой-то непонятный шум, настойчивый и размеренный; казалось, ему не будет конца. Нет, это не железо крушит лес. Стук топоров и тесаков, врубающихся в древесную плоть, более звонок и чист. А этот звук глуховатый и как будто недобрый. Что же там такое? Пли это кричит ночной лес?..

Он вдруг вскочил. Еще мгновенье, и он свалился бы головой прямо в огонь. Он увидал у самой своей ступни заостренный камень величиной с человечью голову, запятнанный кровью. Нет, ночной лес не может так кричать. Это деревенский люд острыми камнями рубит стволы и ветки…

Когда два года назад они, бросив деревню в Бонгпра, поднялись выше в горы, в девяноста корзинах лежало лишь двенадцать тесаков да восемь топоров. А сколько деревьев срубили считанными своими тесаками и топорами люди Конгхоа. Ведь за эти два года очищено было от леса шестьдесят полей! Топоры с тесаками стачивались. Сколько-то их потеряно было при переходах и бегстве. И осталось теперь лишь пять топоров да шесть тесаков, они стали собственностью всей деревни. Их передавали из семьи в семью и рубили, рубили лес. Не управятся за день, работали по ночам. Денно и нощно топоры с тесаками были в деле, не ведая отдыха. Не успевал один человек опустить наземь тесак или топор, его тотчас подхватывал другой. А ухватив в руки, рубил и крошил во всю мочь. Топоры, тесаки вырывали друг у друга, бранились, дрались. В таких случаях посылали за Нупом, и он примирял спорщиков. Гип поругался насмерть с дядюшкой Шрипом, Хань — с Кунгом, а старый Ой поколотил Шонга. Один Тун не домогался ни тесака, ни топора, не ссорился ни с кем, не дрался. А сам, по своей воле, отправился в горы и отыскал заостренный камень величиной с добрую курицу. Он притащил его на поле и, обхватив руками, стал бить острием по древесному стволу. Сперва разлетелись клочья коры. Раненое дерево истекало кровью. Острый камень врубался в его плоть все глубже и глубже. Вечером Тун приволок камень домой, бросил его на пол и сам рухнул рядом, не стал ни есть, ни пить, не вымолвил ни слова. Руки его поначалу кровоточили, потом посинели и распухли. Он лежал стиснув зубы, слезы ручьями текли из глаз, но он не вскрикнул, не застонал.

— У паренька, — говорили жалевшие его соседи, — печень храбреца…

Через три дня руки его немного зажили. Он снова понес свой камень в поле, начал бить по подрубленному стволу и остановился, лишь повалив огромное дерево.

Тут подошли к нему соседские парни, и он, став на камень ногой, поднял голову и спросил:

— Что ж вы сами-то не берете пример с Нупа?

— О чем ты? — не поняли парни.

Оп посмотрел на них, глаза его заблестели, точь-в-точь как у отца:

— Нуп рубит деревья острым камнем, а тесаки с топорами уступает старикам.

Парни засмеялись и пошли прочь. Но прошел день-другой, и на каждом поле камнями рубили деревья. Рубили днем и ночью…