Страна Обсин - [4]
«По засветке. Весь город на голодном пайке, освещение отключают в двадцать один сорок пять, а над лабораторией видно свечение, которого не бывает в другое время.»
«Значит, нужно перевести эксперимент на светлое время суток. А, да, не получится — завод станет. Ну, я посоветуюсь с начальством, что-нибудь придумаем. Может быть, подключим на часа три-четыре к резервным подстанциям. Вы мне составьте график рабочих вечеров, чтобы знать, когда подключать город к резерву.»
«Но ведь тогда все будут знать об эксперименте по этим подключениям!»
«Да, тут вы правы, это я не учел. Ладно, придумаем что-нибудь. Я поговорю с компетентными товарищами. А вам я советую усилить охрану. Людей мы пришлем. Каждого, кто окажется в зоне эксперимента во время испытаний или спустя менее шестидесяти восьми часов после, немедленно изолировать. Чтобы глаза не мозолили. Все понятно? На этом закончим. Вы свободны.»
6.
«Квартира… Ой, какая! Квартира! А-а-а! Ванна, горячая вода! Ай, газ, смотри, газовая плита на кухне! И это все мне?»
«Тебе, конечно, кому же еще?»
«Как это все получилось, не понимаю. И мебель… Сказали, что мебель в кредит. А, теперь я не боюсь, теперь я зарплату буду получать, все смогу выплатит. Мы теперь можем расписаться, и я тебя пропишу здесь, а то что же это такое — три года без прописки, без работы…»
«Без талонов»,
«Ой, ну как тебе не стыдно?! Ты же знаешь, я не из-за этого. Хорошо еще, что Вадим уезжал, и ты мог вместо него в институт ходить. Все-таки, дело, хоть какое-то. Разве можно молодому мужику, да еще такому энергичному, как ты, без дела сидеть?! Теперь чем-нибудь всерьез займешься, да?»
«Зай, я тебе кое-что рассказать должен, только ты не пугайся, хорошо?»
«Да не нужно сейчас ничего рассказывать. У меня есть кое-какие грошики — я пойду в магазин, попробую талоны отоварить, может заварки куплю, сахару, хлеба. А ты чайник поставь — вернусь, чай будем пить, настоящий, с сахаром и хлебом».
«Глупая ты, все-таки, девка. Где ты заварку возьмешь?»
«Как это?! А талоны?!»
«Привет, вот что значит,три года ничего не покупала. Талоны есть, а заварки — нет.»
«А как же все устраиваются? Я видела на работе: пьют чай заваренный, настоящий, пахнет. Грузинский, второй сорт. Ух, как пахнет!»
«Ну, в твоем гадюшнике каких только деликатесов не бывает! Я сам видел в мусорном баке недоеденный белый батон. Граммов семьдесят. Ты когда последний раз белый хлеб видела? То-то!»
«Все равно в магазин схожу, хочется новоселье отпраздновать. Не скучай, я быстро.»
Хлопнула дверь. Ушла, дуреха. Так, не буду ее огорчать. Чайник на огонь, сам на кровать, лежу спокойно и спокойно смотрю перед собой и вижу как все это было и остолбенела секретутка и взъярился председатель исполкома и начал орать и не хотел слушать и пришлось посмотреть и осел и замолчал и слушал и кивал и вызвал и сказал и собрались и решили и записали и выписали и занесли в учетные книги и поставили печать в паспорт и уволили того кто зарплату забирал и боялись не могли протестовать и хотели вызвать милицию и пришла и избила их всех своими дубинками и тоже меня боялась и ничего не понимала и все они в больнице и все помнят и понимают и будут молчать и бояться но попытаются нас убрать нужно сматываться отсуда.
«Это я его хозяйничать оставила! А он валяется, ах, ты, лентяй, ах, ты, лежебока! Фома неверующий…» — тут она осеклась, и, не отрывая от меня взгляда, прижимается к двери, дико кричит, сползает на пол и затихает в обмороке.
7.
«Слушай, старик, у меня друг живет в N, письмо прислал — интересные вещи у них происходят. Стаканы в пивбаре сами собой побились-полопались, мужик попал под машину, которая за два квартала от него… стояла с разобранным мотором, милиция весь исполком, ни с того, ни с сего, дубинками так отделала, что все в больнице лежат, а менты все отрицают — и что били, и что, вообще, в тот день были в исполкоме. Первый секретарь горкома сидел за обедом, макароны с сыром есть собирался — кастрюля со стола исчезла. Совсем изсчезла, из квартиры. Со склада горторга через опечатанную дверь пропал ящик чая грузинского второго сорта, а из спецмага — два женских платья, пальто, туфли. Откуда известно? А друг мой там — начальник ОБХСС.Нет, из спецмага торгаши не решатся. Они там не воруют, берут только то, что им разрешат. В общепите — другое дело, а в спецмаге никак, все пофамильно, обо всем известно, для кого получено, сколько получено.»
«Хм, интересно. И что твой друг предполагает? Кстати, что за непристойные друзья у тебя? Это жлобство — дружить с ментами. Как ты можешь с этой публикой якшаться, они же едят с рук начальства и торгашей?!»
« Да тот — особая статья. Жизнь отцу моему спас — рэкетиров отогнал, и теперь, следовательно, свой человек. А предполагает он многое. Он, видишь ли, далеко не дурак и обратил внимание на видеоматериалы. Ты же знаешь, съемка идет круглые сутки — все населенные пункты, все улицы, все закоулки — все есть на пленках. Так у них на всех кадрах этих происшествий присутствует размытый образ одного и того же человека. Такой, как бы не в фокусе. Всегда на расстоянии от места происшествия, руки в карманах, ничего не делает, только смотрит. Но присутствует!»
Потом, когда все кончилось, и жизнь пришла в норму, Алла не раз сама себе задавала вопрос, как получилось, что ее невероятная интуиция дала в тот день сбой и не велела ей отказаться от этой поездки. Вероятно переутомление и жара сбили ее здоровые настройки, лишь встряска, пережитая в последующие дни, сумела вернуть их к нормальному уровню — так решила она.
В студенческие годы я имела славу человека, который всегда может достать «лишний билетик» в любой театр на любой спектакль. А сейчас еще существует «стрельба» билетов на дефицитные зрелища?
Долго я не могла заснуть, как всегда со мной бывало от избытка впечатлений. Но и заснув, я видела одно и то же: несется по шоссе серая «Волга», хохочут, поют сидящие в ней люди, полощется на ветру газета с сановными портретами. Хрущика сняли. Брежнев вместо него.
С нею не любят общаться — слишком уж это утомительно. То и дело она что-то поправляет на себе, одергивает, расправляет. Приглаживает волосы, тревожно глядя в глаза собеседнику — это тоже не все переносят. Что за манера — смотреть прямо в глаза, словно в поисках страха или скуки, или неискренности?! Смотрит она при этом искательным взглядом, словно упрашивает о чем-то, молит, но о чем ее мольба, непонятно, да и некогда разбираться. Какие мольбы, о чем вы?! Жизнь несется, скачет, до умоляющих ли взглядов — пусть даже и думаешь о себе потом как о колоде бесчувственной, это быстро проходит, а вот беспокойство которое селит в тебе этот жалкий умоляющий взгляд, это постоянное одергивание и оглаживание одежды, постоянные поиски — неосознанные, разумеется, но все равно раздражающие — зеркала, темного стекла, любой отражающей поверхности, в которой можно было бы увидеть себя и убедиться, что все в порядке, какой-то нарциссизм наоборот — все это безумно утомляет надолго и надолго вселяет тревогу и желание смыться, уйти поскорее и поскорее забыть этот ищущий взгляд, этот торопливый захлебывающийся голос: она знает, что с нею не любят разговаривать, черт возьми, она совсем не глупа при этом своем поведении, она даже знает причину такой нелюбви к ней, но ей, словно все равно, лишь бы только удалось рассказать как можно больше, пока попавшийся и томящийся собеседник еще не ушел, еще стоит здесь, перед нею, озирается тоскливо по сторонам, переминается с ноги на ногу и мямлит что-то вроде «да что вы говорите» и « поразительно».
Я и сейчас слышу: «Понимаете, есть штамп, что человек перед смертью, вроде бы, видит всю свою жизнь и имеет возможность подбить итог и понять, как он жил — был человеком или нет. Такая предсмертная математика… А если человек впал в маразм, или у него Альцхаймер, или он, вообще, в коме? Так и уходить, не оценив себя в последний раз? Поэтому я решила, что, раз уж выпал такой длинный досуг, подобью сальдо заранее, пока еще в своем уме. Вас мне бог послал, чтобы Вы мне помогли это сделать. Раз бог помогает, значит жила правильно? Ну, хорошо, а вдруг это — черт? Не отказывайте мне, прошу Вас, Вы сумеете это написать.
Есть много в России тайных мест, наполненных чудодейственными свойствами. Но что случится, если одно из таких мест исчезнет навсегда? История о падении метеорита, тайных озерах и жизни в деревне двух друзей — Сашки и Ильи. О первом подростковом опыте переживания смерти близкого человека.
Когда в Южной Дакоте происходит кровавая резня индейских племен, трехлетняя Эмили остается без матери. Путешествующий английский фотограф забирает сиротку с собой, чтобы воспитывать ее в своем особняке в Йоркшире. Девочка растет, ходит в школу, учится читать. Вся деревня полнится слухами и вопросами: откуда на самом деле взялась Эмили и какого она происхождения? Фотограф вынужден идти на уловки и дарит уже выросшей девушке неожиданный подарок — велосипед. Вскоре вылазки в отдаленные уголки приводят Эмили к открытию тайны, которая поделит всю деревню пополам.
Из сборника «Соло для оркестра». Чехословацкий рассказ. 70—80-е годы, 1987.
Второй роман о Веронике. Первый — «Судовая роль, или Путешествие Вероники».
Генерал-лейтенант Александр Александрович Боровский зачитал приказ командующего Добровольческой армии генерала от инфантерии Лавра Георгиевича Корнилова, который гласил, что прапорщик де Боде украл петуха, то есть совершил акт мародёрства, прапорщика отдать под суд, суду разобраться с данным делом и сурово наказать виновного, о выполнении — доложить.