Страна Гонгури - [33]

Заводовладелец,

Будь толстым и гордым —

Бей пролетария

В хамскую морду!

— Врешь! — сказал Итин — это как: вышел кто-то, и заявил, это завод теперь мой, я один хозяин, а вы все мои рабы, трудитесь, я все себе забирать буду? На том заводе, на этом. Хозяев-то будет — один на тысячу, если не меньше! Тысяча трудятся — а один, им крохи кинув, чтоб с голода не померли, станет тратить? Купит себе — дворец, яхту, бриллиант, клуб футбольный. Или вообще, за границу уедет — и будет, как паук, туда все тащить? На развлечения — в каком-нибудь Монте-Карло! Или вовсе, завод закроет, и выгонит всех — хочу, поскольку мое! Да не могло такого быть!

— А было. Именно так. Кому-то — «Челси» и Канары, тысячам — голодать. Заводы — стоят, или распродаются. Никто не работает, все хапают и торгуют — пир во время чумы. Депутатская сволочь рассуждает об утилизации экономически избыточного населения, ради высоких общечеловеческих ценностей, диктуемых нам из-за бугра. Господа коммунисты торгуются с рабочими — сколько голосов на выборах вы нам обеспечите, в обмен на наше чего-то-там. Где прежде приезжали к морю на лето — теперь в каждом ауле окопался самостийный батька с бандой, и не желает знать никакой власти, кроме своей собственной. Где прежде были города, учкудук, три колодца — теперь песок заносит белые пятиэтажки с выбитыми окнами, пустой дом культуры с мозаикой «мир двухтысячного», ржавые качели во дворах, детские площадки — туда молодые ехали, думали, насовсем; теперь в те города забредает лишь зверье, и банды. Русских в рабство тащат, горным князькам, как в татарское нашествие. Зато — великое достижение демократии! — гей-парады, вместо парадов победы!

Над Россией гордо реет

Боря-вестник перестройки —

Красный призрак коммунизма

Закидал его камнями,

И попал неоднократно.

Буревестник не сдается

Только чаще выпивает.

А гагары-депутаты,

Голосуют не по делу.

И пока они болтают,

Клювом щелкая напрасно,

Криминальные структуры

Обнаглели совершенно.

Расплодились, озверели,

И реформам угрожают.

А реформы их боятся,

Робко прячутся реформы —

Только им укрыться негде,

Потому что нет утесов.

Нет утесов абсолютно,

Потому что их украли.

Экспортеры без лицензий

Растащили все утесы,

И продали за валюту,

Буржуинам ненасытным.

Только холмики остались —

Но на них сидят пингвины.

Ни за что их не прогонишь —

Они глупые и злые.

Все пингвины хотят кушать —

Только все уже сожрали.

И поэтому кудахчут,

Огорченье выдавая.

Над страной все ниже тучи,

Социальных катаклизмов —

Потому что есть охота,

А без денег ведь не кормят,

Даже если — очень просишь.

Буревестник надоел всем,

Часто крыльями вращая.

Но на землю не садится,

Близко к солнцу оказавшись.

И никто не пожалеет —

Потому что злые люди.

Только вслед ему, бранятся.

И желают — падай, сволочь!

— Врешь! — сказал Итин, с яростью — чтобы мечта человечества всего так закончилась? Чтобы светлый путь единственный — тупиком оказался? Чтобы — выхода не было? Чтобы так все кончилось — не гибелью в борьбе неравной, а с размаху, в болото? Чтобы народ с этим смирился — не восстав? Чтобы Партия разложилась — вся? Чтобы нового Вождя не нашлось? Врешь, гад! А, понял — ты выдумал все, чтобы веру мою подорвать напоследок!

— Да пошел ты! — ответил Младший — так было. Я не Гонгури — сочинять не умею. Этим все кончится — и если исторический материализм прав, законы истории общие, здесь то же самое будет. Лет через шестьдесят. Но не бойся, ты свои почести получить успеешь. Будет, наверное, здесь, комхоз имени товарища Итина — и бронзовый статуй, под которым детишкам станут красные галстуки повязывать, в годовщины. И надпись на постаменте — геройски погиб, или зверски замучен. А также пароходы, строчки, и другие всякие дела — твоего имени. Мне вот так не повезет — вряд ли меня кто-то вспомнит, когда убьют. Зато после — скинут тебя с пьедестала, и начнут грязью поливать. И сказки рассказывать — о «России, которую мы потеряли», с молочными реками и кисельными берегами. Признав социализм — тупиковой ветвью истории, неудавшимся экспериментом. Вот так — будет. Я не думаю — я знаю. Потому как — сам видел. Все — уже решено, за вас.

— Врешь ты все!

— Да пошел ты!

Они помолчали. Оба. Минуту, две.

— НИЧЕГО не решено — сказал Итин решительно — даже если ты мне не наврал… Что вы там все про…ли — ничего не доказывает: любую победу вмиг прое…ть можно, если неумело взяться! Укрепиться, тылы подтянуть — это надо конечно, но не главное, а лишь чтобы штурм обеспечить! А вы — интенданта выбрали главкомом: сыты все, всего вдоволь — а вперед не хочу! Вместо того, чтобы по дороге дальше, вы на обочине привал — и обустраиваться! Говоришь, от коммунизма не отказывались, как от цели дальней — а вы делали что-то, или просто себя тешили, сидя: вот там где-то, завтра встанем и пойдем? Не захотели воевать со всем миром — а пытались ДОКАЗАТЬ, что вы самые передовые, или просто сидели, довольные что не трогают? Бюрократия с казенщиной, говоришь, заели — так ведь, когда единомышленники все, за идею, все эти вопросы, вся мелочь, вроде кто кому подчинен, в рабочем порядке решаются, не отвлекаясь! Не силы, идеи вам не хватило — это прежде всего должно быть! У нас вот — узкоколейку строили, на торфяники. Чтобы скорее, решили с двух концов класть. Кому с дальнего — у тех, подъем затемно, и марш-бросок, с рельсами на плечах! От города, легче было: начало проложить, пару вагонов поставить, и класть прямо с колес; в вагонах жилье, кухня, и даже баня, материал сзади подвозят. Результат — что ближняя бригада три четверти пути проложила. А награда вышла, старшему ближних — партбилет на стол! За то, что вся его бригада, после смены, на койках лежа, о водке и бабах, языки чешут — а у ребят из дальней, в запале глаза горят! Торф нужен, конечно — но стопим его, и забудем. А то, что сотня человек душой к коммунизму стали ближе — это останется. Так и назвали дорогу ту «линией Корчагина», по старшему в дальней бригаде.