Страх и надежда. Как Черчилль спас Британию от катастрофы - [28]

Еще больше осложняла дело фигура самого Линдемана – человека, чьим главным достоинством, по словам заместителя министра иностранных дел Кадогана, была способность «объединить против себя любую группу людей, с которой он вступал в контакт»[201].

Это был высокий бледный человек, любивший «твердые» крахмальные рубашки, жесткие воротнички, необычайно туго завязанные галстуки. Его бледность неплохо сочеталась с серым цветом его костюмов. На улице он всегда носил громадную шляпу-котелок и пальто с бархатным воротником – и всегда имел при себе зонтик. На его лице словно бы навечно застыло выражение чопорного высокомерия, которое подчеркивали вечно опущенные углы рта. Он казался человеком без возраста – или, точнее, всегда пребывавшего в преклонном возрасте: во всяком случае это явствует из воспоминаний леди Джулиет Таунсенд, дочери лорда Биркенхеда, близкого друга Линдемана (а впоследствии и его биографа). «Мне кажется, он был из тех, кто довольно рано начинает выглядеть довольно старым, – замечает она, – а потом сохраняет такой вид на протяжении 20 лет»[202]. Именно Таунсенд в детстве прозвала Линдемана Профессором[203]. Некоторые величали его нашим Профессором.

Линдеман, казалось, просто соткан из противоречий. Он ненавидел темнокожих и тем не менее годами играл в теннис в паре с уроженцем Вест-Индии. Он недолюбливал евреев (однажды за глаза назвав коллегу-физика «м-маленьким г-грязным еврейчиком»), однако считал Альберта Эйнштейна своим другом и в годы становления гитлеровской власти помогал физикам-евреям вырваться из Германии[204]. В своих пристрастиях он придерживался черно-белого подхода. Его друзья не могли сделать ничего плохого, а его враги – ничего хорошего. Если его кто-то задевал, он всю жизнь хранил обиду на этого человека. «Его память, – писал Джон Колвилл, – была не просто всеобъемлющей: в том, что касалось запечатления прошлых обид, она была просто феноменальной»[205].

И тем не менее, судя по всем рассказам, женщины и дети его обожали. Он был любимцем семьи Черчилль и никогда не забывал о днях рождения членов этого семейства. Особенно его любила Клементина, вообще-то не слишком жаловавшая большинство министров и генералов, с которыми работал Черчилль. Демонстративно строгий облик Линдемана маскировал очень ранимую натуру – ему было исключительно важно, как его воспринимают окружающие; он даже не носил наручных часов, опасаясь, что с ними он выглядит недостаточно мужественно[206]. Он изо всех сил старался скрывать ласковое прозвище, которое в детстве дали ему родители: Персик.

Ему непременно требовалось первенствовать во всем, чем бы он ни занимался. Он играл в теннис на профессиональном уровне – однажды даже выступал на Уимблдоне в парном разряде. Он часто играл с Клементиной, но, по словам своей сестры Линды, ни тени радости при этом не мелькало на его лице. Казалось, в нем вечно идет какая-то внутренняя борьба: «Персик за ланчем омерзительно бахвалится всезнайством, отчего беседа становится нескончаемым кошмаром постоянных ошибок. Персик с необычайной решимостью играет в шахматы, в теннис, на фортепиано. Бедняга Персик – по сути, он никогда по-настоящему не играет»[207].

Так уж случилось, что Линдеман родился не в Англии, а в Германии – в курортном городе Баден-Баден, 5 апреля 1886 года. Линдеман считал, что виной тому – эгоизм его матери. «Она знала, что подходит время родов, и тем не менее предпочла произвести его на свет именно на немецкой территории. Этот факт всю жизнь служил для Линдемана источником раздражения», – писал лорд Биркенхед[208]. Собственно говоря, Линдеман видел себя кем угодно, только не немцем, и вообще ненавидел Германию, однако из-за своего места рождения во время предыдущей войны – а теперь и во время нынешней – его патриотизм нередко подвергали сомнению. Даже Колвилл поначалу отмечал: «Его заграничные связи сомнительны»[209].

Мать Линдемана оказала на него серьезное влияние и в другой области: позже оно сильно отразилось на том, как его воспринимали окружающие. Именно она посадила своих детей на строгую вегетарианскую диету – еще в ранние годы их жизни. И она, и почти все дети вскоре отказались от такого рациона, лишь он один с каким-то мстительным упорством продолжал его придерживаться. День за днем Линдеман в невероятном количестве поглощал белки яиц (ни в коем случае не желтки) и майонез, сделанный на основе оливкового масла. Кроме того, он был знатным сладкоежкой, а особую страсть питал к шоколадкам с начинкой (первое место среди них занимали конфеты «Фуллер» с шоколадным кремом). По собственным осторожным подсчетам, ежедневно Линдеман потреблял до 200 г сахара (эквивалент 48 чайных ложек).

Линдеман и Черчилль познакомились летом 1921 года на одном обеде в Лондоне и со временем сдружились. В 1932 году они вместе проехали по Германии, чтобы посетить поля битв, где некогда сражался герцог Мальборо, предок Черчилля, биографию которого он тогда писал. Разъезжая по сельской местности на «Роллс-Ройсе» Профессора (который унаследовал от умершего отца огромное состояние), они отметили царящий там подспудный воинствующий национализм. Это встревожило их и заставило заняться активным сбором сведений о подъеме милитаризма в гитлеровской Германии – чтобы открыть Британии глаза на угрожающую ей опасность. Дом Черчилля стал своего рода разведывательным центром, где собиралась информация о Германии, поступавшая из внутренних немецких источников.