Страдания князя Штерненгоха - [55]

Сидеть за партой и быть каждую секунду охваченным чем-то подобным — плохо сочетается друг с другом. У меня не было энергии, чтобы самому бросить занятия тем дерьмом, которое именуется школой — в этом помогла мне судьба. В течение восьми месяцев друг за другом умерли моя мать, бабушка, тетка и последняя из сестер; я систематически осквернял кресты в окрестностях города, устраивал скандалы в храме, за отсутствием бомб разбрасывал анархистские листовки и т. д. — пока, наконец, не был изгнан во время первого семестра из седьмого класса гимназии с запретом учиться в любых школах Цислейтании — за то, что назвал в школьном сочинении Габсбургов — в силу незнания истории, — кажется, династией свиней. Покойный директор гимназии, который энергично добивался принятия такого решения, стал тем самым одним из величайших моих благодетелей в жизни. Полгода я был свободен, потом, наконец, решился на то, чтобы гнить на скамьях гимназии в Загребе. Нигде смерть не была ко мне столь близка, как там. Отсидев один семестр, я немедленно уехал в Чехию, твердо решив, что не переступлю более порога ни одной школы и не поступлю ни на какую должность. Было достаточно двух минут разговора с моим мудрым отцом, чтобы мы пришли с ним к согласию в этом вопросе, и никогда более речи об этом у нас уже не возникало. В Модржанах, где он к тому моменту купил усадьбу, я оставался около трех лет — ущелья и леса более были моим домом, чем отцовский кров; я вел подготовительные бои не на жизнь, а на смерть с примитивной проблемой свободы воли. По достижении восемнадцати лет я был объявлен совершеннолетним и получил небольшое наследство, оставшееся от матери и сестры. Я подсчитал, что смогу на эти средства недурно жить восемь лет — ошибся на один год — и в 21 год покинул отца вместе с его второй женою, двадцати четырех лет, которая, конечно же, не могла поладить с шестидесятилетним. До двадцати шести лет я жил попеременно в Пльзени, Айзенштайне, Цюрихе, тирольском Ландеке. Поскольку госпожа Климова приобретала все необходимое для ведения хозяйства, мне вовсе не было никакой необходимости встречаться с людьми. Единственным моим обществом было множество кошек. То, что я больше всего люблю из видимых существ — это горы, облака и кошки, — и наверное все же женщины. Моим главным занятием в годы, в которые иные мучаются экзаменами и началом карьеры, были вечные прогулки по лесным чащам, поиски нимф и замков с привидениями, валяние обнаженным на мху и в снегу и страшные сражения с Богом, который задумал жить, бодрствуя как человек… В Тироле я добился первых необходимых сокрушительных побед, — в том числе и потому, что там я пристрастился к курению. Не будь этого, я бы не дожил до сегодняшнего дня. Там я принял решение опубликовать главные результаты моих размышлений, к которым я к тому времени пришел, предельно лаконично их сформулировав — по причинам прежде всего финансовым, вопреки своему принципу, известному от философов-досократиков и ныне парадоксальному: жить лишь ради самосовершенствования и лишь при случае, в старости, познакомить человечество в одном-единственном труде с результатами своей жизни. Я переселился на Смихов и написал там «Мир как сознание и ничто» — в двадцать шесть лет. Поскольку сразу же после выхода книги, в 4-м году, я переселился в Забеглице у Збраслава и целые месяцы не читал ни одной газеты и ни с кем не разговаривал, то до сих пор не знаю, отозвался ли хоть кто-то на мою публикацию. Только где-то полгода спустя ей уделил внимание Э. Халупны[44], что принесло для меня потом огромные и благоприятные последствия. Позже я жил в Збраславе, ходил — по крайней мере, вечерами — по пивным, впервые в жизни хоть немного бывал в обществе, — какие невероятные вещи может сотворить с человеком его ангел-хранитель! В 6-м году на Винограды. Там я спасался от удушья яростным сочинением афоризмов — общества никакого. Деньги приближались к концу. Я приял отцовское предложение и переселился в Модржаны (1906 г.). Два с половиной года я отчаянно сочинял только художественную литературу — день за днем по 2–3 авторских листа, с невыразимой радостью — мое самое сущее иной раз засыпало так, как спало оно до момента моего пятнадцатилетия; но это было самое приятное время моей жизни — в 1908 году, весной, я понял, что отклоняюсь — и я набросился — стыжусь сказать — только в этот момент полностью и изо всех сил — на систематическую практическую философию. Результатом стало огромное блаженство, еще большее, чем при написании выдуманных историй, но и более тяжелое и жгучее. Зимой 1909 года умер отец — как раз когда мне были возвращены последние его долги. Мне достались в наследство его дома. Они не были свободны от долгов, но после продажи я мог бы выручить от десяти до двенадцати тысяч золотых чистыми, если бы хоть немного этим озаботился. Но именно в этот год, как и в следующий, я достиг вершины всей своей прежней жизни: нашел и частично постиг Деоэссенцию. Тот, кто думает, что в этом состоянии можно посвящать хотя бы пять минут в день практическим мерзостям, не имеет понятия о том, что такое высшая духовная жизнь. Анаксагор — который даже не достиг такого состояния — полностью забросил свое поместье. Когда ему советовали, чтобы он хотя бы малую часть своего времени посвятил практическим делам, если не хочет впасть в нищету, он отвечал: Разве могу это сделать я, кому капля мудрости милее, чем ведра золота! — от продажи домов я получил около трех с половиной тысяч. Осенью 10-го года переезд в Вршовице. Замысел: абсолютным овладением интеллектом достичь вполне Наивысшего… Два года невиданного насилования мыслительных процедур — многие часы я лежал, например, окоченевший в судорогах в снегу. Цель, казалось, столь близкая, достаточно лишь протянуть руку, оправдывала риск любой катастрофы. Она осталась недостигнутой; зато я пал тогда, главным образом физически, ниже, чем когда-либо во всей моей прежней жизни. Меня спас алкоголь, ром и неразведенный спирт; до сегодняшнего дня я остался верен своим спасителям. Вторая половина двенадцатого и тринадцатого годов не видела меня трезвым ни минуты. Но я мог при этом заниматься всем чем угодно — я был новичком. В конце 1913 года переехал в Гороушанки с госпожой Климовой и чудесным господином К. Ванишем, за которого после начала войны она вышла замуж. Летом 1915 года с совершенно пустым карманом переезд в Высочаны, где с двумя краткими перерывами с тех пор живу в гостинице «Краса» у замечательных супругов Пучалковых. При содействии Антонина и инж. Ярослава Кржижа я стал после месяца, проведенного в Высочанах, машинистом локомобиля, выкачивающего воду для регулирования течения реки Цидлины в Жижелицах, и тут же начал его водить, не имея об этом совершенно никакого понятия. Два месяца это продолжалось вполне неплохо, после чего я взял расчет и вернулся в Высочаны. Больше года я был без работы — если нельзя назвать работой такие действия, как письмо и постоянное пьянство, в особенности с восхитительным подданным Германской империи Фр. Вёлером. Впервые в жизни я встречался здесь с некоторыми людьми ежедневно — в основном с немцами — впоследствии также с евреями. В ноябре я стал управляющим маленькой фабрики, совершенно заброшенной. Управление мое ограничилось непрерывным пьянством. За все это время мне ни разу не пришло в голову проверить, как идут дела на фабрике. Это было отличное время, у меня была самая большая квартира в Праге, само собой, постоянное жалование, а, кроме того, свет и топливо. То, что я не интересовался фабрикой, по праву можно считать моей заслугой, — имея возможность без труда украсть и продать множество ценных вещей, я, дурень, не украл вовсе ничего, если не считать выпитой у них склянки с эфиром.